Когда наступила ночь, его мать и супруга кюре пришли ко мне спросить, не видел ли я Таниоса, не знаю ли каких-либо новостей о нем. Никто из мужчин не сопровождал их, слишком большая напряженность царила между Сахлейном и Кфарийабдой».
Что до «Хроники горного селения», она рассказывает следующее:
«Таниос проводил Надира до самого храджа (то есть за пределы селения), убедился, что он в безопасности, затем возвратился и тотчас забрался на ту скалу, что ныне носит его имя. Он пробыл там довольно долго, сидел неподвижно, откинувшись и опираясь спиной на каменную стену. Иногда поселяне приближались, смотрели на него, потом продолжали свой путь.
Когда шейх пробудился от своего дневного сна, он его потребовал к себе. Его посланцы пришли к подножию скалы, и Таниос сказал, что скоро к ним присоединится. Но и час спустя он в замок не явился. Шейх стал проявлять признаки досады и отправил за ним новых эмиссаров. Но на скале его уже не было. Однако никто также не видел, чтобы он оттуда спустился и ушел.
Тогда стали разыскивать его, звать по имени, все селение всполошилось — мужчины, женщины, дети. Предполагали даже самое худшее, спустились к подножию скалы поглядеть, не сорвался ли он, может, голова закружилась. Но и там не обнаружили ни следа».
Надиру больше никогда не довелось побывать в селении. К тому же он вообще отказался впредь странствовать по Горному краю со своим товаром, предпочел завести в Бейруте более оседлое торговое дельце. Он прожил еще добрых двадцать лет, прибыльных и полных болтовни. Но когда люди из Кфарийабды порой заходили его повидать и расспрашивали про сына Ламии, он говорил лишь то, что было всем известно: мол, расстались на выезде из селения, он отправился своей дорогой, а Таниос вернулся обратно.
Свою долю тайны он доверил тетрадке, которую в двадцатые годы нашего столетия случайно откопал, роясь в чердачном хламе, некий преподаватель американского университета в Бейруте. Снабженные аннотацией и опубликованные в английском переводе под заглавием «Wisdom on muleback» (что я истолковал несколько вольно как «Премудрость погонщика мулов»), эти записки имели хождение лишь в ограниченном кругу, где не было никого, кто мог бы усмотреть в них какую-либо связь с исчезновением Таниоса.
Однако, стоит захотеть вчитаться повнимательнее в эти изречения, претендующие на поэзию, и обнаруживаешь в них вполне очевидные отголоски долгой беседы, что произошла в тот день между Надиром и Таниосом на границе селения, а кое-что может также послужить ключом к возможной разгадке последующих событий.
Таковы фразы вроде: «А сегодня судьба твоя совершилась и жизнь начинается», я ее неспроста уже приводил ранее, или еще вот эта: «Твоя скала устала носить тебя, Таниос, и морю надоели твои бесплодные взгляды»; но всего примечательнее следующий пассаж, его старый Джебраил — да перешагнет он столетний рубеж, сохраняя свою голову ясной, — прочитал мне однажды вечером, подчеркивая каждое слово движениями своего узловатого перста:
Ты для прочих пропал без следа, но как другу мне правда открыта. Где им знать, что ты к морю бежал: этот путь твой убийца-отец проторил для тебя. На острове ждет тебя дева-сокровище, и власы у нее, как закатное солнце, сияют и ночью, и днем. * * *Впервые пробежав глазами этот столь ясный пассаж, я было возомнил, что держу в руках конец всей истории. Возможно, так и есть. А может статься, что и нет. Эти строки, может быть, и говорят о той «правде», что была «открыта» погонщику мулов. Но, перечитывая их, начинаешь понимать, что здесь выразилась, возможно, лишь надежда в один прекрасный день узнать, что судьба исчезнувшего друга обернулась так, как мечталось.
Как бы то ни было, остается немало темных мест, и время лишь затуманивает их все больше. Вот для начала вопрос: чего ради Таниосу, уже выйдя из селения в компании погонщика мулов, понадобилось возвращаться, чтобы залезть на ту скалу?
Можно представить, что к концу разговора с Надиром, который с присущей ему горячностью еще раз попытался уговорить его покинуть свой Горный край, молодой человек заколебался. Он даже мог начать подсчитывать доводы, способные подхлестнуть его либо, напротив, удержать… Зачем? Решение уйти принимается совсем иначе. Тут не взвешиваешь, не исчисляешь преимущества и неудобства. Есть пора колебаний, ты мечешься. Тяготение к иной жизни, иной смерти. Выбор между славой и забвением. Но кто когда мог определить, после какого взгляда, слова, насмешки человек внезапно понимает, что он чужой среди своих? И как знать, для чего рождается в нем эта страстная потребность удалиться или совсем исчезнуть?