Выбрать главу

Напротив Баси, возле окна, сидел единственный в этом дамском купе мужчина. Было бы преувеличением назвать его выдающимся экземпляром. Не подлежит сомнению, что великий греческий скульптор Фидий не остановился бы при виде этой фигуры и не схватился бы за голову от восторга. Пан был очень толстый, и при каждом резком движении его заливала краска. На лице было написано отвращение ко всему свету и недовольство его устройством; взглядом, явно ядовитым, он посмотрел на обеих дам и пожал плечами, по чему можно было догадаться, что движение правого плеча предназначалось для красной шляпки, а левое перекосилось, чтобы оскорбить шляпку зеленую; следующий взгляд был тупым кинжалом, который пригрозил Басе убийством. Остальные взгляды, хмурые и окрашенные адской смолой, он справедливо поделил между окном, дверью, лампой, зеркалом и стоп-краном. Закончив эту ревизию, пан отгородился от жизни и ее мелких проблем и, равнодушный ко всему, с рвением, достойным лучшего применения, схватил лежащую возле него газету. Можно было ожидать, что через минуту газета под его взглядом затлеет и задымится или в ней начнут роиться сообщения о жутких убийствах и несчастных случаях. Этот чудной человек сильно напоминал железный заварной чайник, в котором булькает кипяток. Надо добавить, что он хоть и редко, но зато энергично скрежетал зубами.

Красная шляпка, заметив внутреннее беспокойство, которое раздирало странного человека, выразительно посмотрела на зеленую шляпку, которая вздохнула, словно желая сказать:

— Мир, моя пани, набит сумасшедшими!

Обе дамы тут же вычеркнули этого нелюдима из своего общества и, считая, что самое время заняться девочкой, приступили к расспросам:

— Может, снимешь пальтишко, дорогая,— предложила красная паприка.

— Да, да, тут очень жарко,— сообщил зеленый шпинат.

— Хорошо! — согласилась Бася.

Оба убийственных цвета склонились над ней, помогая ей снять пальтишко, и перед врагом всего света вдруг образовалось целое сборище. Он бросил на обеих дам взгляд, пропитанный серой, динамитом и отравляющим газом, после чего с треском смял газету, давая всему человечеству понять, что в таких условиях он читать не может.

— Мы ведь вам не мешаем! — едко сказала дама в красном.

— Это вам так кажется,— ответил мрачный человек.

Казалось, из его горла вышел не голос, а еж с растопыренными иголками.

— У ребенка есть свои права! — заявил шпинат.

— У ребенка нет никаких прав, потому что ребенок не имеет никаких обязанностей! — рявкнул мрачный человек.

Обе шляпки замечательных цветов обошли молчанием глубокое замечание медведя, так как их внимание отвлекло чтение таинственной таблички, висящей на крепком шнурке у девочки на груди.

— Это тот адрес...— шепнула паприка.

— Интересно, очень интересно! — шепнул в ответ шпинат.

Обе дамы прочитали несколько слов с нетерпеливым вниманием, даже увлеченно, однако тут же выразили друг другу свое разочарование. Фамилия и адрес не были чем-то исключительным.

— Так у тебя, маленькая, нет родителей? — спросила одна дама.

Бася посмотрела на нее, будто не понимая вопроса. Пан — грозовая туча ни с того ни с сего вдруг начал барабанить пальцами по стеклу, давая понять всем присутствующим, что в нем начинает ворочаться возмущенная печенка.

— Наверно, нет,— объяснила вторая дама — Ведь та пани говорила, что она сирота. А скажи, детка, та пани, которая тебя сюда привела, это твоя тетя?

— Тетя! — согласилась девочка.

Зеленое посмотрело на красное.

— Что за люди теперь, моя пани,— сказала дама даме. — Ближайшая родственница, а ребенка отпускает одного в далекую поездку. С карточкой, проше пани, посылает, как зайца... А кричать-то умеет, не дай Бог!

Черный человек без видимого повода впал в какую-то внезапную горячку, потому что рукой он проехался по волосам, нарушив их естественный ленивый покой, и начал сильно двигать челюстями, будто жевал кусок галоши или твердый ремень. Это было так занимательно, что Бася, посмотрев на него, не могла уже оторвать глаз от этого механизма. Вдруг, к непомерному удивлению обеих дам, настроенных на грусть, как печально играющие скрипки, она засмеялась чистым перламутровым смехом и пискнула: