Чань сидел так неподвижно, словно играл в гляделки с тарелкой жареной свинины.
– Слушайте. Мы с Отто знаем, откуда вы взялись на «Тихоокеанском экспрессе», – продолжал Густав. – Еще до того, как поезд сошел с рельсов, мы выяснили, что вам надо вернуть те штуки из китайского павильона на Всемирной выставке в Чикаго. Говорят, вы одолжили их у кого‑то под залог собственных денег. А когда экспресс сверзился в пропасть… то и вы, поди, угодили в яму. Но если так и есть, вдруг мы хоть чем‑то поможем?
Конечно, у нас на Западе совать нос в чужие денежные дела – все равно что тыкать пальцем в глаз. Так что за такие слова Чань вполне мог надеть Старому на голову миску с китайской лапшой.
– Спасибо, – пробормотал он вместо этого и, наконец оторвавшись от стола, невесело взглянул на брата: – Вы очень добры.
Лицо китайца внезапно переменилось: губы изогнулись в улыбке, вокруг носа и глаз собрались морщинки.
Выражение глаз, однако, осталось прежним.
– Но не стоит обо мне беспокоиться, – снова заговорил Чань. – Никакой катастрофы не произошло. Так, небольшая заминка. Как говорится, стал беднее, но мудрее. Пожалуй, больше потерял, чем приобрел, но есть еще время это поправить. Все в порядке. Правда. – Он взял палочки и выудил из соуса кусочек свинины. – А вы как поживаете? Вас даже не упомянули ни в одной из газетных статей о происшествии с поездом. Так и работаете на железной дороге?
Брат взглянул на меня, чуть приподняв бровь.
«У Чаня все в порядке? – читалось в его глазах. – Это вряд ли».
– В газетах про нас неспроста ничего не было, док, – вступил в разговор я. – Эти статейки – полная туфта от ЮТ. А на самом‑то деле…
Чань изо всех сил старался быть благодарным слушателем, пока я рассказывал обо всем, что он упустил после падения с «Тихоокеанского экспресса». Док пучил глаза, охал, ахал и потрясенно качал головой во всех подобающих местах. Однако чувствовалась в нем какая‑то неискренность – та нарочитая заинтересованность, которую замечаешь слишком поздно, когда собеседник уже умирает от скуки.
Не думаю, впрочем, что Чаню было неинтересно. Просто мой рассказ не мог соперничать с тревогой, грызшей его изнутри.
– Потрясающе, – сказал китаец, когда я закончил. – Вам нужно послать эту историю в газету или в журнал. Будет сенсация.
– Совершенно с вами согласен, док, – кивнул я, намереваясь сообщить, что творческий процесс не просто запущен, но летит вперед на всех парах: повесть уже закончена и отослана в «Смит и партнеры», которые издают «Библиотеку Джесси Джеймса» и «Юного сыщика Билли Стила», а возможно, однажды начнут печатать еженедельные выпуски «Приключений Верзилы Рыжего (и Старого Рыжего)». Если «Харперс» не примет мою первую книгу, авось мистер Смит и его партнеры откроют двери своего заведения – пусть и довольно убогого – для второй.
Однако я не успел поведать Чаню о своих писательских упражнениях в стиле Ватсона, потому что его отвлек шум у входа в ресторан. А потом продолжать смысла уже не было, поскольку наш знакомец буквально окаменел: запихай ему пару петард в штаны, он и то вряд ли обратил бы внимание.
В заведение вошли пятеро китайцев. Но не всей гурьбой, как обычно бывает, или, допустим, двое, а потом еще трое. Нет, они шагали, выстроившись ромбом: один впереди, один сзади, двое по бокам и один в середине.
Парни по бокам и сзади, в черной одежде, массивные и рослые, судя по суровому выражению широких лиц, были бойцами. А тот, что шел первым, напротив, худощавым жилистым телосложением напоминал моего брата и обшаривал зал глазами с такой же всевидящей проницательностью. Он задержал взгляд на нас со Старым – а потом, чуть дольше, на докторе Чане.
Тот, однако, смотрел не на него: доктор уставился на видного ясноглазого китайца лет тридцати в центре ромба. Яркие узорчатые шелковые одеяния, облекавшие его худощавую фигуру, с тем же успехом могли бы быть сшиты из десятидолларовых купюр – настолько они притягивали взгляд. Царственная манера вполне соответствовала роскошному облачению: незнакомец выступал горделиво, выпрямив спину и выставив подбородок вперед, как человек состоятельный, который хочет, чтобы все вокруг знали о его состоятельности.
Владелец ресторана его явно знал. Он расплылся в улыбке, согнул спину и поклонился так низко, что мог бы поцеловать угодливо раскатываемый, пусть и воображаемый, красный ковер. Хозяин провел новых гостей к самому большому столу на восемь человек в середине зала, но низенький остроглазый телохранитель – а это несомненно был телохранитель – отверг предложение, коротко дернув головой.
Для новых гостей быстро освободили два столика в углу напротив нас, причем сидевшие там едоки забрали тарелки без единой жалобы и поспешили удалиться.