Одни не снимали шляп, чтобы скрыть лица, другие закатывали кружевные манжеты поверх кожаных нарукавников. Эллиота, привыкшего играть своей жизнью на куда более высокие ставки, это немало забавляло. Он уже сделал несколько ставок в «фараон», больше для вида, чем ради выигрыша, но последние полтора часа провел в качестве зрителя.
Беспокойно вышагивая по длинной комнате с витиевато выгнутым потолком, с которого свисала тяжелая многоярусная люстра, он вспоминал множество похожих залов, виденных им в Европе. Его привлекала не сама карточная игра, военные коротали за картами долгие часы между битвами. Гражданские не понимали этой скуки, как не понимали присущей войне остроты ощущений. Эллиот же недоумевал, почему Каннингем решил, что его может развлечь подобное занятие. Он совершенно равнодушен к азартным играм и пирушкам. Поднявшись из-за стола, Каннингем, без сомнения, устремится к третьему виду джентльменского развлечения — к шлюхам. И это тоже нисколько не интересовало Эллиота. В данный момент, по необходимости, он был джентльменом, но всегда в первую очередь жил своим умом, даже когда носил военную форму. Сегодня с него достаточно.
— Думаю, я немного перебрал с развлечениями, мой дорогой Каннингем, — произнес он, слегка похлопав того по плечу. — Удачи тебе в игре. И с леди.
— Удача тут не поможет. Тебе-то лучше всех это известно. Я еще не встречал более удачливого человека, когда дело касалось отличного секса.
— Не путай успех с удачей, мой друг, — тонко улыбнулся Эллиот. — И спокойной ночи.
Он забрал шляпу и перчатки и направился к выходу. Вряд ли он будет часто сюда захаживать.
Ночь выдалась сырой и холодной, стоял туман, и в небе виднелся лишь тонкий месяц. Подходит взломщику, хотя думать об этом еще рано.
Бриллиант Кинсейла оказалось довольно трудно продать. Скупщик отказался брать такой приметный камень, и Эллиоту пришлось совершить незапланированную поездку в Нижние земли. Там он с неохотой отдал камень на раскол и огранку, после чего наконец продал. За три бриллианта получил значительно меньше, чем лорд Кинсейл, по слухам, заплатил за исходный камень. И как ему сообщил нанятый сыщик, Кинсейл сильно переплатил за контрабандный товар. Но, что важнее, это цена, которую Кинсейл платил за свое халатное отношение к британской армии.
Не то чтобы он знал или вообще понимал, какую цену заплатила армия за его небрежность. Люди, подобные ему, видели только списки требующихся лошадей, мулов, хирургов. Но были и другие списки, с требованиями полевого оружия, орудий, винтовок, которые соперничали за его внимание и куда чаще побеждали. Правда, какой толк от новых гаубиц, если нет лошадей, чтобы тянуть их к полю битвы? Что толку от мушкетов, штуцеров и штыков, когда воины умирают на поле брани, потому что их не на чем доставить в полевой госпиталь? И нет хирурга, чтобы обработать раны. Что Кинсейл и ему подобные знают о боли и страданиях, которые приносят их сэкономленные пенни? Какое невежество заставляло их выбирать сначала оружие и только потом сапоги, бинты и воду?
Эллиот выругался, с силой разжимая кулаки. Прошло шесть лет, а у него перед глазами стояло застывшее от боли лицо Генри. Даже если бы каким-то чудом ему удалось показать эту картину Кинсейлу, тот увидел бы лишь мгновение боли. Нет, намного лучше бить этих людей по больному, забирая у них то, что они хранят и ценят, то, что для них действительно важно. Эти бриллианты, пусть и распиленные, смогут оказать заметную помощь. Скупой ублюдок Кинсейл так и не узнает, что его камень — своего рода компенсация за его военные преступления.
Как всегда после успешной миссии, как он называл обычно свои вылазки в чужие дома, он просматривал все газеты в поисках сообщений о краже, но лорд Кинсейл, что неудивительно, не стал обнародовать свою потерю. И уже в сотый раз с той ночи Эллиот подумал, что леди Кинсейл могла рассказать об их столкновении. И в тысячный раз приходило воспоминание, как он лежит на ней сверху. Ощущает прикосновение ее губ. Слышит нежные, хрипловатые нотки в ее голосе. Видит ее лицо, удивленный, высокомерный взгляд, округлившиеся глаза, взирающие на него без малейшего страха.
Он не должен был ее целовать. Вспоминая свое преступление, он сначала думал, что она поцеловала его в ответ, но в итоге пришел к выводу, что выдает желаемое за действительное. Просто она была слишком поражена, чтобы сопротивляться. В конце концов, она ведь считала его вором. Интересно, почему же тогда не оскорбилась?