Так прожила экспедиция с горцами ладно и дружно целых два месяца. Работы топографические раньше срока исполнили добросовестно да к концу сезона полевого две недели свободных выгадали. Казаки на солнышке целыми днями нежились, от скуки мальцу-сорванцу фигурки диковинные вырезали из дерева, а топограф военный по склонам окрестным в раздумьях расхаживал да на гору высокую непрестанно поглядывал.
Однажды не спалось ему что-то. Знал топограф военный, что у народов горных вершины многие запретными значились, даже поколотить могли за то, что на гору чужую без спросу позарился. Пошёл он в думах своих при свете луны да звёзд мерцающих прогуляться и от села поодаль огонёк увидал средь кромешной тьмы. Приблизился к свету ближе. Оказалось, старейшина у костра сидит, тоже не спит. Посмотрел он на топографа внимательно, прутиком, которым угольки в костре ворошил, на пенёк указал рядышком. Подождал, пока гость поудобней усядется и произнёс заботливо: «Вижу, думы терзают тебя неустанно, служивый». Улыбнулся в ответ старику проницательному военный топограф и покивал, выражая согласие. Старейшина щепок в костёр подбросил горсточку, пошевелил угольки прутиком и продолжил доброжелательно: «Коль ответ дать смогу, не стыдись, спрашивай».
Отбросил топограф излишнюю скромность да спросил старика напрямик: «А на гору ту белую поднимался ли кто, уважаемый?» Взглянул тот на собеседника искоса, глаз строго прищурил, потом улыбнулся и сказал ласково: «Осетины её Урсхо́х величают, а грузины Мки́нвари кличут». Удивился военный топограф названиям заковыристым, достал из кармана нагрудного блокнот с карандашиком и сделал заметочку почерком каллиграфическим. Подметил старец интерес служивого и продолжил размеренно: «Горцы с той стороны горы поговаривали, будто бывали там люди. Но не верится мне, лишь боги и духи способны там жить. А коль захочется кому потягаться с ними силою, так право его! Двое, вон, в минувшем году вознамерились на гору влезть, да еле ноги унесли чуть живыми». Топограф военный от слов таких чуть с пенька не свалился наземь: «А где отыскать храбрецов этих, дедушка?» Взглянул старик в глаза его бегающие и ответил: «И у тех двоих в очах чертенята бегали до того, как на гору пойти. Глупцы они спесивые, а не храбрецы! — Бросил он прутик свой в костёр догорающий, аж искры в небо столбом взмыли. Встал с пенька своего и добавил, в темноту уходя: — Один в долину убёг. Где искать его, я не знаю. Другой на отшибе селения живёт, нелюдимым сделался».
После ночи бессонной разбудил военный топограф казаков ни свет ни заря, рассказал о разговоре своём со старцем седым и предложил на гору вместе отправиться. Дал им два часа на раздумья, а сам осетина нелюдимого ушёл разыскивать.
Казакам не хотелось идти от лугов душистых в снега студёные, но шалопайничать да шаматонить целыми днями ещё меньше желания у них осталось. Пошушукались они промеж собой недолго да согласиться решили, когда старшой с осетином обратно вернётся.
Топограф военный тем временем отыскал нелюдимого горца и на гору позвал вместе пойти. Помялся осетин, к служивому присматриваясь, бровями густыми пошевелил, усами нечёсаными подёргал да согласился. Доро́гой поведал о попытке своей неудачной. Рассказал, как ледник проскочили с соратником ловко, как отрез кумача тащили с собой, чтобы флаг на вершине установить, и как пурга застигла врасплох. «Драпали так стремительно, что полотно дорогое алое недалеко от вершины обронили случайно», — заключил он топографу в конце пересказа своего.
Собралась вся гурьба в стане экспедиции горной трудности предстоящие обсудить. Военный топограф только рот открыл, дабы соображения свои высказать, осетин вдруг привстал с завалинки, рукой в сторону горы указал и вымолвил без церемоний: «Осклизлым путь будет». Взглянул военный топограф в трубу подзорную и произнёс рассудительно: «Верно, ребятушки! Как бы ни проскользнуть нам всем скопом вниз с неё!» Казаки переглянулись испуганно и подумали промеж собой: «Не пойти ль на попятную, пока не поздно ещё?» Вскочил старшой, в глаза их, страхом наполненные, взглянул и по двору взад-вперёд начал расхаживать молча. Потом стал как вкопанный, затылок почесал и умчался куда-то опрометью. Три часа ждали его, прибежал запыхавшийся. Оказалось, в кузне всё это время был, мастерил что-то. Подошёл к одному казаку, усадил его задом наземь, а ноги на пень взгромоздил. Взял пару железок диковинных, которые с собой из кузни принёс, к стопам прикрутил их крепко-накрепко верёвочками кожаными и по двору отпустил его ходить. Тот стал бродить косолапо, запинаться и в грязь мордой ухать. Бывало, проткнёт горбылину железяками вострыми и с ног безуспешно пытается сбросить. Второй казак смотрел на дружка своего, ржал, не унимаясь, и приговаривал: «То ж не ноги теперь, а лапы с когтями кошачьими!» Раздал военный топограф такие приспособления товарищам, себе на ноги нацепил пару и сказал, шагнув покачиваясь: «Раз на лапы кошачьи похожи железяки эти — пусть станут кошками!»