СКАЗ ПРО КРЕПКОГО ДУХОМ, СВЯТОГО СТАРЦА КАНАРЕЯ ЗАПОЙНИКА И НЕДОБРОЙ ПАМЯТИ БОГАТЫРЯ РУССКОГО ЗЛЫНЮ СТЕПАНЫЧА.
Так давно это было, что даже самые древние старухи (которые, как известно живут дольше стариков) не помнят ныне как отроду нарекли батюшка с матушкой того, кого теперь все знают как Злыню Степаныча. Поговаривают, что он и сам того не ведал, потому - осиротел рано, а кто поручь с ним жил, так и кликали уважительно - Степаныч, поелику стать богатырская в нем сызмальства видна была. То с бычком затеет побороться, да и загубит бычка. Насмерть. То на крышу к кому залезет, да и смахнет оселок стоевой, тут тебе и крыша с избы долой. То, бывало, сломит на опушке елку невеликую и ну девок по деревне гонять, нравились ему девки, стало быть. Но серьезных проказ за ним не водилось и все считали его парнем добрым. Хоть на голову и туговатым.
А вот поди ж ты, случилась с ним история, посля которой, как прозвали его Злыней, так он с тем прозвищем всю жизнь и прожил.
В то лето сильно расшалились на всходном порубежье хармудары-кочевники, старые люди заговорили: "По всему - к великой сече дело идет". Забороняют землю родную все мужики плечь оплечь, а вот готовятся к делу ратному порознь. Каждый на свое разумение. Кто меч точит, а кто об жену кулаки чешет (чтоб мужа ждала верно и любила пуще); один кольчугу дедову ладит, другой - детенка супружнице (тоже и у бабы дело будет, как муж на войну пойдет). Ну, а наш отрок благонравный задумал благословение святого человека получить.
В те поры всем была земля наша богата: зверья, рыбы, птицы - несчитано; грибов, ягод - неизглагольно; и пшеница родила, и бабы, что ни год. Вот и святых было не мене, чем на Небесах. В каждой рощице старец-отшельник сидел, а ежли бор побольше, так и три зараз; а по деревням - великое множество юродивых, коих соседи отнюдь не хулили, но почитали весьма. Даже в Глухих Пердунах, крохотной деревушке, где произрастал Степаныч, был свой "божий человек", Митрошка. Правда, Господь его отметил не отродясь, а позже, когда они с кумом Егором сруб на новую баню срубили, да и обмывать стали. Митрошка за второй четвертью пошел, а Егор по верхам инструмент прибрать решил. Тут-то Вседержитель его руку и направил, смахнул он сверху топор, а тот прямехонько Митрошке обухом в лоб. Великой святости человеком стал Митрофан едва в себя пришел. Очень вся деревня за него гордилась, а Егорка больше всех. Только баба Митрошкина сильно на Егора серчала, хотя чего дуре надо ? Топор-то кроме как в лоб, никуда больше не попал и ниже шеи Митрошка справным мужиком остался. Может потому и не стал у него благословения Степаныч просить, ведь в голове-то у Митрошки благость, а в руках сила немалая и благостная Митрошкина голова с его же греховными руками не больно-то сообщалась. Сунешься к нему за благословением, а он, в великой милости своей, сделает тебя святым каким-нибудь поленом подручным. Оно-то, конечно, хорошо, но уж больно Степанычу хотелось в первый раз на войну сходить. Так что решил отрок просить благословения у кого-либо из старцев-отшельников, коих плоть, вследствие аскезы превесьма умерщвлена, как он слыхал.
А раз так, чего ж долго думать, ненароком весь набег продумаешь, вернутся соседские мужики, станут пить-гулять да подвигами похваляться, а ты сиди себе за печкой и нишкни, раз задумчивый такой. А то и не нальют еще по злобе, тогда и вовсе горе, хоть утопись. Известное дело, краше нет во всей войне, как опосля нее, матушки, винопийство.
И пока Степаныч все эти думы мудреные думал, руки его мужицкие все сами сделали, так что он и не заметил, как на своем добром коне за околицу Глухопердунскую выехал. Поехал наш отрок на полуночь, потому как ежели на полудень, то на другой день в княжий стан попадешь, хоть благословленный, хоть нет. А куда ж отроку в первый поход без благословления, загубят хармудары поганые. Это только в сказках перед богатырем три дороги, а из Глухих Пердунов только две вели, да и тому люди были рады радешеньки. В общем, долго ли коротко ли, но к следующей деревне подъехал Степаныч ввечеру. Где уж тут святых старцев искать, до первой избы, да водицы попросить, чай поймут хозяева, что переночевать негде, да и кто ж на ночь глядя гостя водой поит, а не к воде и закусить чего-ничего полагается. Вот позвал он хозяев у крайней избы, вышла молодуха ладная, востроглазая да понятливая, сразу в дом повела. Идет за ней Степаныч и любуется, с лица хороша хозяйка, а с заду-то вдвое краше. Если не втрое. Идет Степаныч смотрит на эту красоту необъятную и так сладко ему мнится, что может это вдовица, а может хоть и мужняя жена, да муж далече, на промысле или в дружине княжеской, а то чего бы баба потемну сама гостя незваного встречать выходила. В избе, однако, не все по Степанычеву вышло. Молодуха-то сказано понятливая была, как вошли она и ну щебетать: вот мужнин доспех, вот мужнина секира, вот мужнины вожжи, а че не на конюшне ?, а че им на конюшне делать, то про меня вожжи, а не для лошади, чтоб, значит, было чем родимому меня непутевую поучить иной раз, вишь новые да красивые, кто ж красоту такую об лошадь паскудить станет; а вон там, ошую образов, рогатина мужнина висела, нет ее щас, кормилец-то, слышь, на медведя с ней пошел, вот-вот воротится. С рогатиной. Одним словом: вот те мил человек чарка, вот те закуска, вот тебе Бог, а вот порог.
Степаныч на попятную: постой, постой, я мол не за новыми грехами приехал, а от старых отрешиться, в поход ратный мне скоро, благословения изыскиваю, не живет ли тут какой святой человек, а коль так, то чем он славен. Ведь не у каждого святого сподручно на ратный подвиг благословения просить (он Митрошку имел ввиду, но пояснять бабе не стал, посоромился).
А баба индо разобиделась: да как же святому человеку у нас не быть, нешто мы идолопоклонцы поганые. На заходной околице старец святой живет, духом крепкий. И уж так-то славен наш старец Канарей, что ты, чай, с краю света припожаловал, раз про славу его не слыхивал.