— О, мессир де Логрей, — воскликнула госпожа Иоланта, — какой непостижимый вздор вы несете! Вы все неверно истолковали, и могу вас уверить, что у меня на уме ничего подобного не было. Кроме того, я вообще не понимаю, о чем вы говорите.
— На самом деле, должен предупредить вас, что часто мои поступки говорят за себя безошибочнее слов. Это то, что ученые люди называют идиосинкразией.
— …И я определенно не понимаю, какое отношение к этому имеют какие — то святые. Вы сказали, что четыре Евангелиста… Ибо мы сегодня утром говорили, если вы помните, о четырех Евангелистах… О, но как глупо с вашей стороны, мессир де Логрей, стоять ухмыляясь и смотреть на меня так, что я краснею!
— Это легко излечимо, — сказал Юрген, задувая свечи, — поскольку в темноте женщины не краснеют.
— Что вы задумали, мессир де Логрей?
— О, не тревожьтесь! — сказал Юрген. — Я обойдусь с вами вполне благородно.
И Иоланта на самом деле впоследствии признала, что при ближайшем рассмотрении мессир де Логрей оказался очень благороден. Юрген ни в чем не признавался. А так как комната была совершенно темна, никто другой не может со всей ответственностью сказать, что именно там произошло. Достаточно того, что герцог Логрейский и хозяйка Зеленого Замка расстались позднее весьма по — дружески.
— Вы погубили меня своими играми, свечами и щепетильным возвратом любезностей, — сказала Иоланта, зевая, поскольку ей хотелось спать. — Но, боюсь, я не ненавижу вас так, как следовало бы.
— Ни одна женщина никогда этого не делала, — сказал Юрген, — в такой час. — Он приказал принести завтрак, а затем поцеловал Иоланту, потому что это, как сказал Юрген, час их расставания, и он ускакал из Зеленого Замка в отличном настроении.
— Как же замечательно опять стать прекрасным молодым юношей! — сказал Юрген. — Даже если ее большие карие глаза чересчур навыкате — как у рака, — эта госпожа Иоланта великолепная женщина. И приятно думать и знать, как справедливо я с ней обошелся.
Затем он вернулся в Камельяр, радостно распевая при мысли, что направляется к принцессе Гиневре, которую любил всем сердцем.
Глава XIII
Философия Гогирвана Гора
В Камельяре молодой герцог Логрейский проводил большую часть времени в обществе Гинервы, чей отец открыто этому не препятствовал. И Гогирван провел обещанную беседу с Юргеном. — Я сокрушаюсь, что госпожа Иоланта чересчур сдержанно обошлась с вами, — в первую очередь сказал король. — Я рассудил, что вы вдвоем будете, как искра и трут, устраивающие огромный пожар, который сожжет весь вздор в вашей голове относительно моей дочери.
— Сдержанность, сударь, — осторожно сказал Юрген, — общеизвестная добродетель, а огонь не может поглотить настоящую любовь.
— Это правда, — признал Гогирван, — кто бы это ни говорил. — И он вздохнул.
Затем какое — то время он сидел в дремотной задумчивости. В этот вечер на короле была довольно поношенная мантия из какой — то черной материи с меховой оторочкой на вороте и рукавах, а его редкие седые волосы прикрывала очень потертая черная шапочка. Он копошился у слабого огня в большом каменном камине, украшенном щитами. Рядом с ним стояло белое и красное вино, которое оставалось нетронутым, пока Гогирван размышлял над беспокоившими его вещами.
— Значит, так! — произнес наконец Гогирван Гор. — Эта свадьба с великим королем бриттов, конечно же, должна состояться. О ней договорились в прошлом году, когда Артур и его торговцы чертовщиной — Хозяйка Озера и Мерлин Амброзий — взяли на себя труд спасти меня в Кароэзе. Я полагаю, что послы Артура, вероятно, сами торговцы чертовщиной, приедут за моей дочерью в июне. Между тем у вас двоих вместо игрушек есть молодость и любовь, а сейчас весна.
— Что для меня время года, — простонал Юрген, — когда я размышляю, что через неделю или чуть больше даму моего сердца увезут от меня навеки? Как я могу быть счастлив, когда знаю, что наступают долгие годы страданий и тщетного сожаления?
— Вы говорите так, — заметил король, — отчасти потому, что выпили лишку прошлой ночью, а отчасти потому, что, по — вашему, этого от вас и ждут. В сущности же, вы счастливы, как может быть счастлив любой в этом мире, по той простой причине, что вы молоды. Страдания, раз уж вы употребили это слово, я считаю поэтическим тропом, но могу вас уверить, что тогда, когда вы больше не будете молоды, так или иначе придут годы тщетного сожаления.