Ты ведь знаешь все,— помоги!
Клятву сердцу я дал своему,
А уж если поклялся джигит,
Только смерть — оправданье ему,
Если дела не довершит!
Помоги, быстроногий брат,
Нам осталось лишь тридцать дней,
В этой страшной дороге, брат,
Стали мы близнецов родней,
Не желаю я запятнать
Богатырской чести моей,
Помоги мне путь отыскать
К луноликой невесте моей,—
Как ее увидал я во сне,
С той поры вся душа в огне,
С той поры, как хмельной, живу,
И мечтою одной живу —
Дерзновенной мечтой живу:
Повстречать ее наяву!
Но тебя принуждать не хочу,
Грех на душу брать не хочу,
Не обманываю, не хитрю,
А как брату тебе говорю:
Ты согласен ли, друг вороной,
Этот путь продолжать со мной?
Поразмысли — и дай ответ:
Соглашаешься или нет?
Если нет — отпускаю тебя,
Хоть сейчас расседлаю тебя,
И беги дорогой любой —
Может быть, и вернешься домой!
А согласен — не обессудь,
Все труднее будет наш путь,
И не стану тебя жалеть —
Беспощадною будет плеть,
Но и в радости, и в беде
Оставаться будем вдвоем:
Или край заветный найдем
Или в этих горах умрем...
Ты согласен ли, брат,— ответь!»
Был могуч на диво тулпар,
Вороной, ретивый тулпар,
И недаром из лучших коней
Только этого выбрал Шарьяр.
Да, не зря благосклонный взгляд
На него обратил батыр:
Полтораста суток подряд
Через цепи горных громад,
Через чащи и степи скакал
Чистокровный карабаир!
Хоть хозяин и властен был,
Но ценил эту властность конь,
Путь жесток и опасен был,
Не взирал на опасность конь,
Крепко юношу полюбил
За его богатырский пыл,
За отвагу и доброту,
За упорство и прямоту,
И за дерзостную мечту!
Был силен ретивый скакун,
И умен на диво скакун:
Чутко юноше он внимал —
Слово каждое понимал,
Хоть и не было у скакуна
Человеческого языка,
Но была и ему ясна
Человеческая тоска.
На хозяина верный конь
Повлажневшим глазом взглянул,
Ткнулся мордой ему в ладонь,
Языком шершавым лизнул.
А потом на обрыв вбежал,
Вскинул умную морду конь,
Повернувшись к дальней заре,
Шею вытянул гордый конь,
По-тигриному уши прижал,
Каждой жилкою задрожал
И заржал — призывно заржал.
Будто гром, в провалах глухих
Прокатилось ржанье его,
Гулким эхом в скалах крутых
Повторилось ржанье его.
А скакун на восход глядит,
Бьет копытом по краю плит,
Будто юноше говорит:
«Веселей, веселей, джигит!
И в борьбе, и в беде любой,
Что бы ни было,— я с тобой!
И пока не настанет час
Нашей гибели,— я с тобой!
Дальний путь ожидает нас,
Трудно будет еще не раз,—
Веселее, смелей, джигит!..»
И взволнованно воин обнял
Горделивого скакуна,
И растроганно гладить стал
Черногривого скакуна,
Не жалел ни ласк, ни похвал
Для ретивого скакуна,
Между глаз его целовал,
В ноздри чуткие целовал,
Братом радостно называл!
И впервые за много дней,
После смерти стольких друзей,
Снова духом воспрянул герой,
Снова стал веселей, бодрей,
Прояснилось его чело,
И нежданных надежд прилив
В сердце пламенном ощутив,
Снова юноша сел в седло.
И туда, где солнце взошло,
Где на зубьях горной гряды
Нестерпимо сверкали льды,
Как расплавленное стекло,
Снова двинулся богатырь,
Смело ринулся богатырь
В золотую рассветную ширь —
Всем ударам судьбы назло!
Юность Шарьяра и Анжим. Песнь четвертая.
О том,
как ехал отважный Шарьяр
по Ущелью тысячи мертвецов,
как встретился ему
владыка гор — огнедышащий дракон Аждарха
и как совершил молодой герой
самый великий
из беспримерных подвигов своей юности
На восток, на восток, на восток,
Через пропасть, ледник, поток,
День за днем, с хребта на хребет
Одержимый мчится седок,
Скакуна своего не щадит
И себя самого не щадит,
И опять мрачнеет джигит —
Все угрюмее вдаль глядит:
Нет конца громадным хребтам,
Скалам, пропастям нет конца!
Вновь закрадывается страх
В сердце юного храбреца:
Видно, вправду он сбился с пути
И от гибели не уйти,—
Сгинет он в проклятых горах!
Вот опять разгорелась заря,
Свежей кровью снега багря,
И сплошной, крутой, ледяной,
Словно зеркало, гладкой стеной
Поднялся громадный хребет
На пути у богатыря,—
Видно, дальше дороги нет.
Но упрямым был богатырь,
Твердо знал: отступать нельзя!