И шепнула мать: «Это он!.. Хасан!..»
Вот он взором пустынную степь обвел
И к колодцу заброшенному подошел,
И увидев, что кто-то сломал замок
И поднять тяжелую крышку смог,
Задрожал чабан с головы до ног.
Вот к отверстию круглому он приник —
Убедился, что опустел тайник,
И растерянно озираться стал,
Сразу видно: чего-то бояться стал,
Сразу видно: как поступить, не знал.
И тогда вскочил на коня Шарьяр
И камчою хлестнул — и уже через миг
По кустам и буграм скакал напрямик.
Увидал Хасан, как в степной дали
Мчится всадник навстречу в густой пыли,
И подумал сразу: — Вот смерть моя!
Видно, ханские псы нас обоих нашли,—
Буду я казнен, точно мерзкий вор,
Ждут меня или петля, или топор,
Или черный каменный гроб — зиндан,
Ведь известно, каков наш любимый хан —
Беспощаден наш досточтимый хан! —
Так, дрожа, размышлял молодой чабан.
Хоть и в грязных отрепьях ходил Хасан,
Благородной, гордой была душа,
Хоть и в горькой бедности жил Хасан,
Как у воина, твердой была душа.
Увидал он, что гибель к нему спешит,—
Разве пеший от конного убежит? —
И решил он удар достойно принять,
Оскорбленья и муки спокойно принять,
Не рыдать, о пощаде не умолять.
Гордо выпрямился Хасан-джигит
И, зубами скрипя, исподлобья глядит,
Как несется к нему на храпящем коне
Обагренный закатом, будто в огне,
Беспощадный воин в стальной броне.
«Кто такой? Как зовут?» — осадив скакуна,
Громогласно батыр спросил чабана.
«Я пастух, а имя мое — Хасан!» —
Глядя с вызовом, отвечал чабан.
«Ты пастух? А Хасан — это имя твое?
Ну-ка, скидывай живо свое рванье!..»
Как услышал юноша этот приказ,
Понял сразу: вот его смертный час!
Рвань гнилую сбросил с широких плеч —
Видно, смерти мучительной не избечь.
Обнаженный по пояс, глядит чабан:
То ли будет плеть его плечи сечь,
То ли вспыхнет молнией острый меч?
И презрительно говорит чабан:
«Что ты ждешь, лиходей? Убивай скорей!
Ты привык, злодей, потрошить людей.
Только знай: я поступком своим горжусь,
Ничего не боюсь — и во всем признаюсь.
Да, бездомной скиталице я помог,
Злополучной страдалице я помог,
Беззащитную душу травили вы, псы,
И над нею не сжалиться я не мог!
Что ж, терзайте несчастное тело мое —
Ведь на то и двуногое вы зверье,
Режьте, ешьте досыта плоть мою —
Ведь она не дороже, чем это тряпье!
Хоть и жадные, злые чудовища вы,
Моего не возьмете сокровища вы:
Над бессмертной душою не властны вы,
Жгите, мучьте,— а ей не опасны вы!
Пусть от вас и терзанья, и смерть приму,
Но душа покинет земную тьму,
Как беглец покидает свою тюрьму,
И взлетит к всевышнему самому,
Станет спрашивать он: — Ты в слезах? Почему?
И она обо всем расскажет ему —
И на вас, нечестивцы, укажет ему!..»
Ждал удара яростного Хасан,
Но глядит — не верит своим глазам:
У батыра не острый булат в руках,
А парчовый, пестрый халат в руках.
Вот он юношу в этот халат облек,
Стал его наряжать с головы до ног:
Улыбаясь, цветную надел чалму,
Сапоги остроносые дал ему,
Чудо-саблю в алмазных ножнах надел,
Ожерелье из перлов роскошных надел,
Ярким поясом стан его обвязал —
И обнял, и по-братски облобызал,
«А меня Шарьяром зовут!» — сказал.
«Будь отныне счастливым, богатым»,— сказал,
«Я к тебе приехал сватом»,— сказал,
«С ханской дочерью завтра же вступишь в брак,
Как предписано шариатом»,— сказал,
«Я вернулся домой! И теперь вдвоем
Отомстим врагам заклятым!» —сказал,
«А за то, что ты матери нашей помог,
Хоть и сам был от гибели на волосок,
От позорной казни ее сберег,
Столько лет и кормил ее, и стерег,
Я тебя побратимом своим нарек
И на вечную дружбу целую клинок,
Будь отныне любимым братом!» — сказал.
Так опять в сердцах воцарился свет,
Так сбылось через долгих шестнадцать лет
Все, что некогда сорок старцев святых
Возвестили праведной Акдаулет,
И пройдя шестнадцатилетний круг
Безутешных скитаний и тяжких мук,
Всей земле доказать смогла Гульшара
Силу верности, чистоты, добра,—
Наяву повстречала в конце концов
Двух своих украденных близнецов,
Двух могучих, любимых, родных птенцов!
А теперь вы, наверно, хотите узнать,
Как наказаны были девять ханум?
Как возмездие к старой колдунье пришло?
Как повержены были обман и зло?
Это — все, что осталось мне досказать,
Чтоб узлы последние развязать.
Ранним утром, весенней зарей золотой,
Возвратились в столицу брат и сестра,
Вместе с ними, сияя лучистой звездой,