А Бэнкэй подумал, что слишком длинна рукоять его алебарды, отломил, наступив, конец в один сяку, прочь отбросил обломок и, ухватив древко за середину, произнёс:
– Вот так-то лучше! Да и соратники мои были очень уж ненадёжны, только путались под ногами!
С этими словами он встал в воротах навстречу напиравшим врагам. Он рубил навзлет и наотмашь, он протыкал животы коням, а упавшим всадникам отсекал головы ударами алебарды под шлем либо оглушал их ударами тупой стороной меча и резал насмерть. Он рубил направо, налево и вокруг себя, и ни один человек не мог к нему подступиться и схватиться лицом к лицу. Бессчётное число стрел торчало в его доспехах. Он ломал их, и они повисали на нём, как будто надел он шиворот-навыворот соломенную накидку мино. Оперения чёрные, белые и цветные трепетали под ветром, словно метёлки тростника обана в осеннюю бурю на равнине Мусаси.
В безумной ярости метался Бэнкэй, нанося удары на все стороны, и нападающие сказали друг другу:
– Что за диво! Сколько своих и чужих уже перебито, и только этот монах при всём безумстве своём жив до сих пор! Видно, самим нам не справиться с ним. Боги-хранители и демоны смерти, придите на помощь и поразите его!
Так взмолились они, и Бэнкэй разразился хохотом. Разогнав нападавших, он воткнул алебарду лезвием в землю, опёрся на древко и устремил на врагов взгляд, исполненный гнева. Стоял он как вкопанный, подобный грозному божеству Нио. Поражённый его смехом, один из врагов сказал:
– Взгляните на него! Он готов перебить нас всех. Недаром он уставился на нас с такой зловещей ухмылкой. Не приближайтесь к нему!
Другой возразил на это:
– Бывает, что храбрецы умирают стоя. Пусть кто-нибудь подойдёт и посмотрит.
Они принялись препираться, кому идти, и все отнекивались, и тут какой-то молодой воин на коне промчался вблизи от Бэнкэя. А Бэнкэй был давно уже мёртв, и скок коня его опрокинул. Он закостенел, вцепившись в рукоять алебарды, и, когда повалился, всем показалось, будто он замахивается на них. Раздались крики:
– Берегись, берегись, он опять лезет!
И нападавшие в страхе попятились, натягивая поводья. Но вот Бэнкэй упал и остался недвижим. Только тогда враги наперегонки бросились к нему, и смотреть на них было отвратно.
Да, Бэнкэй умер и закостенел стоя, чтобы не пропустить врага в дом, пока господин не совершит самоубийство. Сколь трогательно это!
Самоубийство Судьи Ёсицунэ
Когда Канэфуса и Кисанда торопливо спускались с крыши дома, стрела поразила Кисанду в шею, и он упал мёртвым. Канэфуса, прикрывши спину щитом и цепляясь за стропила, ввалился в прихожую молельни.
Там он натолкнулся на «разноцветного» по имени Ясадзо из бывших слуг покойного Хидэхиры. В своё время, передавая его Судье Ёсицунэ, Хидэхира сказал:
– Это всего лишь простой мужлан из Токимити, его даже к верховой езде не хотели допускать, но в тяжёлый час он будет вам полезен. Как-нибудь посадите его на коня.
Судья Ёсицунэ дал Ясадзо коня, и вот теперь, когда все прочие слуги разбежались, он один остался на месте. И он сказал Канэфусе:
– Передайте господину, что ничтожный Ясадзо будет стоять здесь и отбиваться стрелами. Хоть я и простой слуга, но в Горы, ведущие к смерти, я уйду вместе с ним, ибо так повелел мне покойный Хидэхира.
С этими словами он принялся бегло бить из лука, и враги поспешили укрыться кто куда.
– Уже и Бэнкэй убит! – вскричал Ясадзо громким голосом. – Бой идёт к концу! Один лишь Ясадзо ещё отбивается стрелами!
Поистине трогает душу, что хоть всего лишь слуга, но Ясадзо не нарушил воли покойного Хидэхиры и остался на смерть!
Судья Ёсицунэ произнёс:
– Наступило мне время убить себя. Как советуешь это сделать?
Канэфуса ответил:
– Люди не устают расхваливать, как сделал это в столице Сато Таданобу.
– Тогда это проще простого. Широкие раны лучше всего.
Некогда Кокадзи из Сандзё изготовил по обету и преподнёс в дар храму Курама кинжал с лезвием в шесть сунов и пять бу. Потом настоятель изъял этот дар из святилища, нарёк именем «Имацуруги» и упрятал в сокровищницу. В бытность Судьи Ёсицунэ учеником в этом храме кинжал был пожалован ему как оружие самозащиты. Рукоять была из сандалового дерева, ножны обтянуты парчой и схвачены бамбуковыми кольцами. Судья Ёсицунэ с детских лет хранил его, не расставаясь, и всегда носил за поясом. И вот этот самый кинжал он вонзил себе под левый сосок и столь глубоко, что остриё едва не вышло из спины. Он расширил рану на три стороны, вывалил наружу свои внутренности и вытер лезвие о рукав, затем подсунул кинжал под колено, накинул сверху одежду и опёрся на подлокотник.