-- Эта ночь принадлежит нам, и ты вправе распорядиться ею по своему усмотрению.
-- Аллах! -- воскликнул Омар Хайям, восторгаясь умом молодой [А-017] Айше. -- Или ты действительно столь мудра, как мне кажешься, или ты весьма опытна и коварна!
На что Айше, это создание великой природы, ответила с величайшей рассудительностью:
-- Скоро ты сам убедишься во всем. Отдалить или приблизить это время, зависит только и только от тебя.
И снова поразился Омар Хайям ее воспитанности и женственности. И воскликнул, высоко подымая чашу:
-- Да будет вечно такой моя Айше, какою представляется она нынче, этой лунной ночью, этой счастливейшей ночью в моей жизни!
Так говорил хаким и пил вино, любуясь Айше и не решаясь сорвать с нее шелковое одеяние. Он поднял кувшин, полюбовался им и сказал:
-- Айше, я думаю, что и он некогда был меджнуном. Я вижу его глаза. Я вижу его губы, которые шептали нежные слова. А может быть, это была очаровательная девица? И она любила? И была любима?.. Пока гончар не превратил ее в этот кувшин.
У Айше расширились глаза, она прижала руки к груди, как бы обороняясь от чего-то дурного.
-- О! Какие страшные речи ты ведешь, -- прошептала она в страхе.
Хаким опустил кувшин наземь, чуть не разбив его. И вдруг содрогнулась земля. Вдруг раздался великий шум. Словно несчастный кувшин вызвал этот шум во всей вселенной...
И хаким и Айше замерли. А шум все продолжался. Он доносился откуда то из-за реки. И в ночной тишине отзывался громоподобно.
-- Что это? -- испуганно проговорила Айше.
Омар Хайям прислушался, Нет, что-то творилось там, за дверью, в большом мире. Но что?
Шум то нарастал, то утихал, чтобы с новой силой громыхнуть в ночном Исфахане. Это был не гром. И не землетрясение, Это было нечто похуже: многоголосый шум толпы, шум несметного количества людей. Так может шуметь только вдруг разъярившаяся, одновременно выкрикнувшая проклятье тысячная толпа... Но что же это происходит под ночным небом?
-- Я боюсь, -- сказала Айше.
Он подумал: "Может быть, прорвало плотину на реке и волны бушуют совсем рядом?.."
-- Неужели конец света? -- сказала Айше дрожащим голосом.
Он подумал: "Может быть, налетел ветер пустыни?"
Он сказал ей:
-- Я все сейчас узнаю.
И отпер дверь. И снова оказался во власти голубых лучей. И сощурился -- уж больно ярко светила луна!
На небе все было спокойно. Бесстрастно сияли светила. Небо зеленело подобно сочному лугу, который на берегах Заендерунда. А на земле?
Омар Хайям оделся, вышел на улицу. Вдали за рекою пылал пожар. Огромное пламя, очень красивое на фоне зеленого неба, рвалось кверху. И оттуда доносился шум, похожий на шум океанского прибоя. Хаким определил, что наверняка горит в той стороне, где расположен дворец. Но не совсем в той: значительно правее дворца. И вдруг хакима охватывает страшная догадка: не дом ли это главного визиря Низам ал-Мулка? Не оттуда ли доносятся крики?
Улица начала оживать: сонные люди выбегали, что-то кричали, кого-то звали, кому-то отвечали...
-- А вон еще! -- выкрикнул кто-то высоким голосом.
И хаким увидел еще одно пламя: поменьше того, которое за рекою.
Омар Хайям бросился к реке, чтобы получше разглядеть, где это занялся еще один пожар? И схватился за голову: неужели горит обсерватория?
Надо торопиться! Надо бежать в город и выяснить, что же происходит, откуда огонь и кто рычит многоголосым рыком?..
-- Айше, -- сказал он девушке, вернувшись в хижину, -- что-то странное творится в Исфахане. Мне надо идти.
-- И я с тобою, -- решительно заявила она.
-- Нет! -- хаким обнял ее. -- Я полагаю, что здесь тебе будет лучше. Ну куда ты пойдешь в эту ночь? А я все разузнаю и вернусь.
Айше не противоречила. Поднесла ему чашу со словами:
-- Я верю в твое счастье.
-- Я тоже, Айше.
Омар Хайям выпил. Поцеловал Айше. А у самого перед глазами огонь, а у самого в ушах непонятные крики.
Вдруг кто-то постучался в дверь и громко позвал:
-- Мой господин! Мой господин!
Это был голос привратника, голос Ахмада. Только один он знал, где искать хакима нынче ночью...
Омар Хайям вышел на зов и прикрыл за собою дверь.
-- О господин! -- чуть ли не плача, сказал Ахмад. Несчастье, большое несчастье!
Хаким вдруг словно окаменел. Он подумал: "Жизнь человеческая на волоске, а меч смерти работает без устали. Что волосок против стали?" Хаким скрестил руки. И, устремив взгляд в звездное небо, сказал очень спокойно:
-- Я слушаю тебя, Ахмад. Говори все по порядку... Я слушаю...
Ахмад снова воскликнул:
-- Большое несчастье, мой господин!
-- Ахмад! -- голос хакима был тверд и повелителен. -- Я хочу знать все. Говори не торопясь. По порядку. Ахмад передохнул. Почему-то взялся за собственную шею обеими руками, словно пытался освободиться от чьей-то невидимой хватки. Хотя он и старался излагать все по порядку, но рассказ получался сбивчивым.
Хаким ни разу не прервал его.
А случилось вот что (со слов Васети и Исфизари, которые прибежали в дом хакима, чтобы оборонить своего учителя и друга): асассины напали на дом главного визиря. А напали они после того, как некий дервиш убил ударом ножа главного визиря. Его превосходительство Низам ал-Мулк погиб. Это был сигнал, и асассины, предводительствуемые неким Хасаном Саббахом, подожгли дворец визиря и окружили дворец его величества.
А этот сумасшедший Хусейн со своими сумасшедшими друзьями ворвались в дом и...
Тут Ахмад зарыдал.
-- Дальше, -- жестко приказал Омар Хайям.
-- А дальше я увидел окровавленную Эльпи. Он убил ее и всюду искал тебя, о мой господин... А обсерваторию поджег... От бессильной злобы...
Ахмад еле сдерживал рыданья.
Хаким стоял спокойно. И, казалось, вовсе не дышал. Лицо его было бледное, точно восковое. А глаза пылали, как те два больших пожара.
Так стоял он. И Ахмаду, который не спускал с него глаз, почудилось, что на лбу хакима образовалась глубокая морщина, которой не было еще минуту назад.
Постепенно взгляд Омара Хайяма, устремленный вперед, становился взглядом человека измученного, взглядом человека, охваченного великим горем.
-- Что делать? Что делать, господин? -- вопрошал Ахмад.
Омар Хайям молчал...