Все это арендаторы рассказали приходскому кюре.
— Друзья мои, — сказал кюре, — вы получили то, что заслужили. Если бы вы столько не говорили о Дьяволе, он бы к вам и не приходил. А я помолюсь Господу Богу, чтобы он впредь хранил вас от визитов этой мерзкой твари.
Кюре сделал все, что обещал. Однако молитвы его не принесли пользы, и Дьявол по-прежнему каждый вечер являлся на ферму. Пришлось арендаторам обратиться к епископу, который вскоре явился к ним в митре и с крестом, сопровождаемый многочисленный духовенством.
Когда епископ со свитой вошли на ферму, Дьявол, как обычно, сидел у огня. Епископ сотворил молитву и начал кропить святой водой. Однако Дьявол не шевелился. Все молились об одном: чтобы, когда он будет уходить, он не проломил, как обычно это делает, стену так, что дыру потом не могут закрыть ни плотники, ни каменщики. Чтобы такого не случилось, епископ возложил на спину Дьявола епитрахиль и только затем погнал его с фермы. Дьявол помчался с быстротой молнии. Через час, однако, пошел такой град, что он побил весь урожай и местность не скоро еще вернулась к прежнему благополучию.
Сопровождаемый стуком сухого дерева, огромный детина бодро и быстро проходит мимо первого дома в Брандах — дома Сабера, старого лесничего. Человек выходит на тропинку, которая, сперва поворачивая к широкой и ровной полосе песка на равнине Буассьер, покрытой зарослями кустистого дрока, вдруг останавливается и не ведет больше никуда.
На каждом спуске башмаки звенят, как деревянные колокола. Внутри них ноги ходят туда-сюда, как сухие орехи в своей скорлупе. На плечи его большого плоского тела натянут широкий черный плащ, который можно принять за небосвод этой ночи… большой, хорошо отрезанный кусок с отделкой и капюшоном, опущенным на голову неизвестного, сидящим на ней, как наседка на яйцах.
Длинные, вытянутые ноги делают его походку расхлябанной, создается впечатление, что грудь резкими рывками тянет его вперед, а руки делают такие широкие движения, что, кажется, будто они косят сумерки, чтобы сложить их в снопы. Подобным образом, повсюду сцепляясь с ночью, человек идет дьявольски быстро и за ничтожно малое время оказывается в центре Брандов. Можно подумать, что песчаная равнина освободилась от него одним ударом, как от паразита.
Подобный гигантской летучей мыши, которая пытается идти, как человеческое существо, прохожий обращает внимание на яркие огни постоялого двора. Он отправляется прямо туда и останавливается только для того, чтобы толкнуть закрытую дверь.
При виде того, как входит это большое тело, плоское и черное, на минуту деформированное движением вверх, которым он сбрасывает свой капюшон, у хозяев постоялого двора создается впечатление, что перед ними вдруг возникло само Лихо в человеческом обличье.
Он садится и заказывает выпить, он говорит так резко, что каждое слово звучит, как приказ.
— И куда это вы идете в такой час? — беспокоится женщина; на ее губах застыла натянутая улыбка.
Человек плотно прислонился к стене и вытянул ноги, длинные, как рукояти грабель. Не глядя на нее, он уклончиво отвечает:
— …Быть может, сюда… Быть может, туда…
Слоги резкими толчками бьются у него между языком и нёбом: можно сказать, он плюется булыжниками.
Хозяева, желавшие услышать другой ответ, попытались бы добиться этого при помощи лукавства, но он не проявляет ни малейшей тени любезности. Затем он протягивает руку к куску хлеба, который остался на столе.
Тогда женщина видит, какие длинные и тонкие у него пальцы; какие у него тонкие и ухоженные ногти, как если б он никогда не пользовался руками, чтобы заниматься каким-нибудь мужским делом. Это, должно быть, учитель из соседней деревни, думает она, и, чтобы ответить на слова незнакомца, она с запозданием выговаривает покорное «Ах!». Затем, опустив голову над тарелкой, она глотает кусок, который не сразу проходит в горло, настолько она под впечатлением того, как над ней насмеялся этот посетитель.
Как только хозяин гостиницы приносит ему флягу белого вина, незнакомец некоторое время пьет. Когда его стакан пустеет, он наполняет его до краев. При каждом глотке его взгляд скользит по входной двери, а его угрюмое лицо, кажется, силится оживить грубая улыбка… но это, должно быть, только игра тени, которую отбрасывает лампа, висящая над ним.
Через некоторое время беспокойство охватывает хозяев постоялого двора, которые вдруг спрашивают себя, а не замышляет ли этот посетитель зла против них. Ночь приносит только неприятности, думают они, а этого человека забросила к ним ночь… Так что они пристально и подозрительно смотрят на него, желая проникнуть в его мысли.
Несмотря на грубость его черт, покрывающую его кожу морщинами, в его губах видна молодость, и это дает основания предполагать, что ему, видимо, еще не перевалило за сорок… может быть, меньше, но не больше… Его костлявое лицо — как будто охряная маска, срубленная из двух овалов, удлиненных к вискам, внутри которых находятся его глаза, обладающие животной пристальностью. Его голова, вытянутая вверх, слишком узкая и столь обезображивает большое тело, что наводит на мысль о незрелом фрукте, который остался на дереве, задержанный каким-нибудь морозом. Сильный нос, короткий лоб, похожий на столб, обрамленный черной блестящей шевелюрой, разрезает эту маску и помогает ей парализовать любую волю, которая бы противоречила ее собственной… С таким властным носом и не может быть иначе. Его скулы выступают, натягивая на себя щеки, также перерезая их.
На первый взгляд, это лицо, кажется, выдает все то, что оно выражает, но каждый раз украдкой хозяева постоялого двора открывают детали, которые стирают предыдущие; можно подумать, что оно состоит из дюжин подвижных углов, чья подвижность со временем сбивает с толку и в то же время завораживает.
Наконец незнакомец вытаскивает из кармана кожаный кошелек, полный и раздутый. Он небрежно развязывает его и двумя пальцами достает оттуда красивый новенький луи, который бросает на стол так, чтоб хозяин мог достать его рукой. Тот немедленно хватает его, боясь, чтоб незнакомец немедленно не забрал его обратно или, может быть, не заставил его исчезнуть у хозяина под носом… а этому человеку, кажется, по силам сыграть подобную шутку. Нагнувшись, хозяин видит, что кошелек еще полон золотых: металлических яблочек, которые ворошит рука незнакомца.
При виде этого насупившееся лицо Гробуа раздувается от удовольствия и лопается улыбкой, как переспелый финик. Теперь, сбросив этот груз, он ощущает потребность пошутить. В конце концов, у него есть интересная тема для разговора.
— На это, — говорит он, — вы можете купить целый город…
Человек снова кладет кошелек в карман.
— Если есть что купить, — отвечает он сухо, — я куплю…
— Всегда есть что продать, — снова вступает в разговор Гробуа, глаза которого блестят от внезапного приступа алчности.
Вдруг становясь привлекательной, его жена встает и подходит ближе. Она не видела содержимого кошелька, но заметила отблеск в глазах мужа.
— Вы здесь найдете то, что ищете…, — вставляет она.
— Я по ремеслу кузнец, — сказал незнакомец, и грудь его раздулась, как кузнечные меха.
— В таком случае, — говорит хозяин, — вам не повезло, в этой деревне ничего такого не продашь… У нас уже есть один железных дел мастер. И он не собирается нас покидать… Я вам это говорю…
— Я кузнец, и я решил ковать здесь…
И, сказав это, человек как будто превращается в статую из гранита и бронзы.
Вдруг, как раз в этот момент, снаружи доносятся громкие звуки ударов, как будто кто-то вывалил прямо в дверь полную телегу груза. Дверь открывается, можно подумать, что она не устояла от этого толчка. Руки, локти и сумасшедшие лица тотчас же снимают это впечатление.