— Неблагодарный и дерзновенный раб! — возопил он. — Вот как он платит мне за несчетные мои к нему щедроты! Но сие его злодейство не останется без наказания; я вскоре заставлю его раскаяться в сем беззаконии! Силостан, — продолжал он говорить, обратившись к страженачальнику, — сей же час вооружи всех моих телохранителей и верных мне распутов и накажи немедленно безумную чернь, дерзнувшую на меня восстать, а неверных жрецов потщися поймать живых. Я хочу казнью их показать пример мучениям, каковым должны предаваться таковые изменники, которые дерзают восставать на своего государя.
Силостан со тщанием повиновался повелению Могола и отбыл произвести оное в действо, а индийский владетель продолжал говорить так, обратись к Светлосану:
— Ты не поверишь, любезный мой гость, коль велики были мои благодеяния к сему неверному жрецу, а коль безмерна его ко мне неблагодарность, сие ты видишь теперь сам. Он был бедный ученик и понравился мне способом своего красноречия, коим владеет он довольно в нарочитой степени. Сие побудило меня возвесть его в некоторый духовный сан и отверсти ему мои милости, которые напоследок открыли ему путь к первосвященничеству. Обманчивое его красноречие извлекало ему повседневно мои благодеяния; однако ж я и во время оных примечал в нем нередко такое сердце, в котором царствовали властолюбие и корысть. По благости моей к нему не старался я выводить следствий из сих моих примечаний, хотя иногда и доходили до меня жалобы на чрезмерную его жадность к любоимению и власть. Лукавое его красноречие всегда исторгало сего лицемера от моего правосудия. И могу сказать, что при всех его злых намерениях он бы еще и ныне пользовался моими щедротами, если бы его коварство в рассуждении иностранцев и теперешнее его бунтование не открыли мне ясно, что он злодей, стремящийся похитить, может быть, самый мой венец.
Едва успел он окончить последние сии слова, как крик поражающих и поражаемых возбудил во всех внимание и принудил обратиться туда, откуда оный происходил. Они увидели в окна, которые были на площадь, окружающую дворец, что народ в ярости гнал и побивал стражу, посланную от императора на утишение бунта. Первосвященник и сообщники его, сидя на конях, держали священные знамена и побуждали неистовящуюся чернь к кровопролитию. Сие ужасное зрелище привело Абубекира и всех его придворных в великое устрашение.
— Ну, — вскричал он, — теперь мы погибли! Лютый жрец достиг до желания своего; теперь я вижу ясно, что он предприял похитить у меня жизнь мою и венец. Спасайся, любезный мой князь, — сказал он потом с торопливостью Светлосану. — Пускай я один погибну, а ты не должен принять участия в моем злополучии.
Проговоря сие, приказал он принести себе отраву и вооружение, чтоб употребить к своему спасению то или другое, смотря по обстоятельствам.
— Постой! — вскричал к нему тогда Светлосан. — Венценосцу не отравою надлежит оканчивать свою жизнь и не унывать в крайности так, как и не подвергать себя прельщениям в благополучии. Пребудь в чертогах сих, государь! — продолжал он ему говорить. — Мы одни сего возмущения причиною, так мы его и окончать долженствуем.
Проговоря сие, повелел он Бориполку и Русу следовать за собою.
Как пущенная стрела из лука сильною рукою летит визжа, пронзает все и не находит себе нигде в течении своем препон, так и Славенский князь, по исшествии своем из чертогов, бросясь в кучу яростной черни, проницал всюду, как молния, пронзал все, как Перун, и по всем местам отверзал себе пространный путь. Вскоре дошел он до бунтующего первосвященника, который при виде его пламенных очей затрясся и побледнел.
— Помогите! — возопил он к народу. — Вот сей волхв, прельстивший императора и желающий воцариться над нами!
— А, бездельник! — вскричал ему Светлосан. — Я познаю твое коварство, но оно последнее в жизни твоей будет: сей же миг освободится Индия от заражающего ее чудовища и опустошающего вселенную!
Проговоря сие, бросился он на трепещущего жреца и рассек его пополам.
— Ну, индийцы! — вскричал он по сем громогласно.
— Тиран, возмущавший спокойствие ваше, уже погиб, а вы воспользуйтесь его погибелью и возвратитеся к должности вашей и повиновению, которыми обязаны вы Великому Моголу. Что ж касается до меня, я не волхв, так, как видно, оболгал меня пред вами коварный сей жрец, и нимало ничем не прельщал императора, но только истолковал ему пророчество, гласящее о Селине и Чердане, и доказал ему ясно, что сей злотворец есть гнусный зфиоп Карачун, похитивший и у меня сестру и зятя. А сей коварный первосвященник обнес меня вам и искал моей смерти для того только, что я исторг из несытых его челюстей неповинных иностранцев, которых он предавал огню, а имением их бессовестно наполнял свои сокровища и делился ими с сообщниками своими. Он, увидя, что Великий Могол ясно разобрал нашу неповинность, а его коварство, ушел тайно из дворца со своими соумышленниками и, опасаясь достойного наказания, возмутил вашу против меня храбрость сим нелепым обманом, дабы тем избыть своей казни. А хочу ли я над вами царствовать, так, как он старался вас в сем уверить, то это вы теперь сами видите, ибо, поражая сего беззаконника, не себе я вас покоряю, но законному вашему государю. Впрочем же, хотя бы вы и сами пожелали воцарить меня над вами, то и тогда бы я не согласился, потому что великие боги не простым человеком на свет меня произвели, но сыном сильного владетеля над храбрыми славенами. А в доказательство истины моих слов допросите сами сих бездельников, — говорил он, указывая на жрецов, — они вам ясно объявят все свое злодейство так, как и первоначальника своего.