В скором времени у Ауры появится собственная квартира. Молодые архитекторы переделывали старый склад на окраине Кондесы в жилой комплекс с квартирами-студиями. Одетта, мать Фабиолы, была знакома с родителями одного из архитекторов, поэтому ей удалось купить две квартиры — одну для Фабис, другую в качестве удачной инвестиции — с большой скидкой еще до начала реконструкции. Хуанита тоже приобрела студию для Ауры на одном этаже с Фабис, вложив в первый взнос все свои сбережения. Щедрость Хуаниты даровала Ауре свободу и независимость с самого начала карьеры. Заселение было намечено на лето.
Перед Рождеством мы с родителями Ауры поехали в Такско, родной город Хуаниты, чтобы провести выходные в некогда шикарном отеле «Лос Анхелес де Лас Минас», нас пригласил владелец, хороший друг Леопольдо. Я еще не был знаком с дядей Ауры, который, по ее словам, вероятнее всего, должен был меня возненавидеть, а я, в свою очередь, не остаться в долгу. Он стоял перед входом в желтой строительной каске, с рулоном архитектурных чертежей под мышкой; три верхние незастегнутые пуговицы накрахмаленной белой рубашки обнажали безволосую грудь пловца, мягкий желтый свитер был наброшен на плечи, его рукава завязаны небрежным узлом — единственный брат Хуаниты, на шесть лет старше ее, профессор юриспруденции, бывший дипломат и писатель. Черная остроконечная бородка придавала ему сходство с Мефистофелем; Леопольдо производил впечатление начитанного, высокомерного, тщеславного интеллектуала, однако не привлекал, а скорее настораживал.
Мы обменялись вежливыми, хотя и суховатыми приветствиями. В каске не было ни малейшей необходимости, поскольку строительство коттеджа Леопольдо еще не началось, и он только собирался осмотреть участок вместе с подрядчиком. Вполне возможно, что и в рулоне не было никаких чертежей. Он напоминал маленького мальчика, который вырядился как «Боб-строитель»[30]. После обеда я сказал Ауре, что он покорил меня своей манерой одеваться.
По пути в номер мы задержались у витрины магазина серебряных изделий. Позже тем же вечером я спустился в бар за бутылкой вина под предлогом того, чтобы не ждать, пока ее принесут к нам в комнату, проскользнул в магазин и купил ожерелье, которое, как мне показалось, понравилось Ауре. Вот таким я был, покупал ей подарки, восторженный транжира, копивший кредиты, как белка орехи. Преодоление загадочного трехдневного кризиса только упрочило нашу любовь — до мистического венчания в Тулуме под птичье пение оставалось две недели. Стоя поздним вечером в рубашке без рукавов на балконе нашей комнаты на фоне подернутых туманом синих гор, с раскрасневшимся лицом, робкой улыбкой и мягким, ранимым взглядом, слегка наклонив голову, Аура выглядит еще моложе. Поразительно и даже неправдоподобно моложе, рождая сходство с восхищенной, только что потерявшей невинность пятнадцатилеткой, — такой я с некоторым недоумением вижу ее теперь на этой фотографии. Когда опустилась ночь, гора ожила, будто кто-то потряс новогодний стеклянный шар со снежинками, и в разные стороны полетели светящиеся и переливающиеся огоньки, воздух наполнился легким электрическим гулом, казалось, он исходит от плавающих над долиной крошечных моторчиков и музыкальных шкатулок. Мы сидели на балконе и пили вино. Я вытащил из кармана ожерелье.
Теперь при взгляде на этот снимок наша разница в возрасте кажется мне более очевидной, и это беспокоит меня сильнее, чем в те времена, когда мы с Аурой были вместе. Хуанита редко, по крайней мере при мне, говорила о моем возрасте что-то такое, что могло смутить или обидеть. Я думаю, она вела себя так не из-за заботы обо мне, а из-за дочери, подыгрывая ей, притворяясь, что она тоже смотрит на нас глазами Ауры, или, может быть, она делала это ради себя. Хуанита почти всегда обращалась со мной так, словно я был ближе по возрасту к Ауре, чем к ней, но ни один из нас не выиграл бы, разговаривай мы как два родителя. Теперь мне стыдно за то, как при матери Ауры я позволял незрелости маскироваться под юность: когда ко мне обращались как к молодому человеку или юному мужчине, niñote, я воображал себя шпионом под прикрытием, и мне даже льстило подобное обращение. Шестьдесят — это вторые тридцать. Но я не был таким с Аурой. И теперь мне нужно приложить усилие, ни в коем случае не забыть, что мать и дочь относились ко мне, разговаривали со мной совершенно по-разному, иначе смерти удастся сыграть со мной одну из своих самых подлых шуток.