Второй взрыв как бы вывернул дзот изнутри. Он стал вдвое ниже, осел, потом в нем что-то еще раз грохнуло – рухнули перекрытия, из зияющих проломов повалил черный едкий дым.
Тасманова обдало глинистой жижей – после броска он лежал ничком в углублении между задним естественным бруствером и траншеей, ведущей к двери; когда рвануло третий раз, от детонации обвалилась стенка, и капитан едва успел выскочить из своего укрытия.
Пасмурное, низкое небо расцветилось красными ракетами, глухо застучали пулеметы по всему переднему краю. Их светящиеся трассы протянулись на противоположный берег, и Тасманов догадался: немцы не разобрались в ситуации и бьют наугад, пытаясь выявить и накрыть огнем несуществующего противника.
Сползая по глинистому обрыву к реке, Тасманов услышал два взрыва, прозвучавшие почти одновременно.
Прошло не более пяти минут с того момента, как старшина взял на мушку часового. Капитан взглянул на реку, туда, где должны были двигаться плоты с детьми, но ничего не увидел за плотной завесой дождя.
Он вошел в воду, как вдруг сзади хлестнула короткая автоматная очередь. Оглянулся. Старшина кого-то выцеливал на гребне обрыва. Автомат затрясся в его могучих руках как игрушка. По склону скатилась каска.
Стоя по пояс в воде, Тасманов вскинул свой «шмайсер» и тоже ударил по гребню. «Патруль. Успел прибежать на дым. Что же Петухов?»
Как бы в ответ на мысли капитана с противоположного берега зачастил тяжелый немецкий пулемет.
Ледяная вода перехватывала дыхание. Сильное течение сносило их вниз, в зону видимости следующего дзота, но они не оглядывались; высоко подняв автоматы над головой, загребали свободной рукой, чувствуя, как тяжелеет намокшая одежда и тащит на дно быстро утомившееся тело.
Они выползли на берег ничейной земли совершенно обессиленные и распластались на самой кромке, понимая, что просматриваются в стереотрубы с ближайшей огневой точки. Пули пока стегали воду, но вот засвистели над самой головой, грозя сплести смертельную свинцовую петлю.
– Вперед, старшина, – прохрипел Тасманов, – накроют.
С немецкой стороны ахнул шестиствольный миномет. Били вслепую по лесу. Там тускло вспыхнули разрывы, и характерный запах, какой всегда остается после разрыва мины, пополз над залитой полой водой старицей, проник сквозь прибрежный камыш и напомнил Тасманову настоящий бой, в котором разведчикам не так часто приходилось участвовать.
Капитан не думал о смерти. Столько раз приходилось умирать за три длинных года войны, что в сознании прочно утвердилась мысль о собственной неуязвимости.
Они выползли из свинцовой петли, и скоро лес надежно укрыл их. Старшина трижды прокричал совой. На крик приполз Петухов, волоча за собой пулемет.
– Живы, – радостно выдохнул он.
– Кабы не ты, плыли бы сейчас... – отозвался Рыжиков.
– Где Кудря с ребятами? – спросил капитан.
– Порядок, товарищ капитан. – Сержант радовался возвращению товарищей, и улыбка не сходила с его широкого лица. – Тут неподалеку старый польский блиндаж обнаружился, так что в укрытии пацаны.
– Угостил бы водкой, что ли, старшина... – попросил Тасманов, – а то ведь недолго и грипп схватить.
Рыжиков выхватил из кармана фляжку. Капитан отпил три больших глотка, негромко обронил: «Идут...»
В просветах между деревьями показались Долгих и Струткис.
– Ну вот, – удовлетворенно пробормотал старшина, – вся семья в сборе.
Хутор открылся сразу. При свете дня он выглядел совсем иначе. Тын на фоне неба черный, железный, и над ним высокая жердь со скворечником. Жердь тонкая, и скворечник качается под порывами ветра. Как пятна нефти, блестели стекла в узких окнах дома.
Они окружили дом, и Тасманов взошел на крыльцо, резко толкнув двери, встал за косяк.
На крыльце появился старик. Красноносый, с набрякшими клюквенными щеками. Он все время щурил один глаз, сверля им разведчиков. На лице его не было ни страха, ни растерянности. Кивком головы он пригласил нежданных гостей в дом.
– Кто-нибудь есть? – спросил Тасманов по-русски. Старик вскинулся, пристально взглянул на капитана.
Тот грубовато сказал:
– Времени нет, дед. Мы русские... Немцев в округе не видел?
Старик пожевал беззубым ртом, поджал губы, покачал головой.
Капитан быстро вошел в дом и увидел старуху. Она сидела тихо, почти не дыша, и походила на сонную ночную птицу. В руках ее, как сначала показалось Тасманову, было зажато лукошко с грибами, но, подойдя ближе, он рассмотрел старую елочную игрушку, сделанную из ваты, – маленькое гнездо с птенцами.
Старуха даже не взглянула на капитана. Казалось, засохшие и готовые вылиться слезы отягощали ее тусклые, пустые глаза.
Дождь звенел по стеклам, стучал по крыше и в прикрытые двери, как человек, уставший в пути.
– Нужно накормить детей, – громко сказал Тасманов, убежденный, что старик понимает по-русски.
Двери распахнулись, Кудря остался на крыльце, пропуская мимо себя ребятишек, которые передвигались из последних сил, а войдя, ложились прямо на пол, и было видно, как мелкая, частая дрожь сотрясает их измученные тельца.
Старик взял Кудрю за рукав и потащил к сараюшке, произнося одно только слово:
– Тенды... Тенды...[4]
Они вернулись, неся на руках по большому хлебцу. Старик торопливо нарезал хлеб большими кусками, достал выдолбленный из липы ковш, крикнул что-то старухе, и та покорно поднялась с места, взяла ухват и полезла в печь.
Не хватило тарелок, старик сокрушенно покачал головой и разлил суп в глиняные большие кружки.
Дети ели молча и сосредоточенно, подбирая крошки, изредка взглядывая на взрослых затуманенными едой глазами.
«Откуда у старика свежий хлеб? – думал Тасманов. – Для кого он печет и прячет его в сараюшке? Не для немцев же?»
Капитан вышел во двор. Никого. «Апачи на тропе войны, – усмехнулся Тасманов. – Все подходы перекрыли, а ведь устали-то как».
– Петухов, – тихонько позвал капитан, и тотчас из-за сараюшки появился сержант.
– Григорий, – доверительно и тихо заговорил Тасманов, – дело такое. Отыщешь старое дупло с оружием. Возьмешь запасные рожки с патронами и рацию. Сам прятал – значит, помнишь где...
– Помню, товарищ капитан...
– Лошадь, если она еще там, тоже прихвати. И осторожненько... Немцы нас так не оставят. Много крови мы им попортили. И несем кое-что, чему сейчас цены нет. Понял?
– Понял, Андрей Савостьянович... Сделаю чисто.
– Мне рация нужна, – сказал капитан. – Долгих свою утопил. Мальчонка один у него сильно испугался, когда немец палить начал... Вскочил, качнул плотик...
– Вот оно как, – протянул Петухов.
– И посмотри там... внимательно посмотри, как на границе. Следы фиксируй... считай, что в наряд идешь.
– Есть, в наряд, – улыбнулся сержант.
Петухов не шел, а как бы подкрадывался. Низко согнувшись, держа автомат на изготовку, он подолгу всматривался в густолесье, неторопливо переходил от дерева к дереву, замирал, сливаясь с ним, и снова смотрел до боли в глазах в просветы между соснами.
Капитан рассчитал точно, посылая сержанта за рацией. Служба на границе вырабатывает в человеке то шестое чувство, о котором любят шутя поговорить ученые и писатели.
Еще не видя врага, сержант угадал его появление. Помогли галки, шумливые, заполошные жительницы леса. Они гомонно сорвались с развесистого дуба, покружились над ним и полетели прочь, недовольно вскрикивая.
Петухов прекратил движение и лег прямо на мокрую прошлогоднюю листву, припал ухом к земле. И скоро услышал то, о чем догадывался минуту назад. Среди всхлипов дождя Петухов различил слабый шорох шагов, а точнее сказать, шарканье. И вот в обманчивой серой пелене возник силуэт, за ним другой и чуть поодаль третий.