И вот только лет через двадцать, после похорон дяди внезапно дошло до Лёхи, что он вообще-то очень добрый был, мудрый и чувствительный, даже романтичный и нежный - дядя Витя Кашарин, а никакой не злыдень. И нарочно делал вид, что злой он, что хам и не любит никого да не верит ни во что. Это чтобы выделиться из большой серой массы. Она, масса, жила-то в открытую. Что имела за душой, то и показывала всему свету белому. Никакой загадки в людях, ни изюминки. А Виктор Фёдорович нацепил на себя маску зверя. Осторожного, зубастого и к людям недоверчивого, не верящего в хорошее, в страну родную и в людей. Потому сразу выделился из толпы. Его побаивались и через боязнь свою уважали все труженики «скорой», знакомые и родня. Боялись, что вдруг ляпнет что-нибудь гадкое, оскорбит ни за что, унизит. А попробуй в ответ сказать что-то такое же, так он тебя сверху донизу таким плотным слоем дерьма помажет, что ни в какой бане не отмоешься. А уважали как раз потому, что втайне побаивались.
Но осталось у Лёхи Маловича в памяти всего несколько живых картинок из жизни дяди Вити, на которых нарисован он только черной и белой красками. Да так, что линейкой надо измерять - какой краски на его существе больше.
Первая картинка.
Тётя Панна получила квартиру и Кашарины переехали на новое место за день. Разложили всё по новой квартире так, что над вещами можно было только пролететь или между ними по-пластунски проползти. Не было у них на старом месте жизни столько всякого барахла. А на новом обнаружилось просто жуткое его изобилие. Дядя Витя встал в начале длинного коридора и загибал пальцы. Это, мол, не забыли, и это взяли, да вот это и вон то.
- А где пластинки мои, гады? - рявкнул он на Лёху и Генку, которые носили мелочь всякую в кузов грузовика. - Я их не вижу, сволочи! Поубиваю всех. Где они? Панночка, ты не видела, голубка, куда эти скоты сунули мои пластинки? Или вообще забыли на старой квартире? Тогда я им обоим руки вырву и головы отщёлкну. На кой таким идиотам головы?
- Я носил пять раз зелёные коробки от индийского чая, - сказал Лёха.с- Там были пластинки. На ребре стояли.
- А я таскал аж шесть коробок из-под печенья «курабье», - вспомнил Генка. - В них тоже было полно пластинок. А вон они, зелёные, стоят в первой комнате. И мои. В которых печенье покупали.
- Что-то маловато коробок. Пластинок у меня почти пятьсот штук. Они все не могли сюда влезть, - дядя Витя почесал лысый затылок и поправил очки с толстыми стёклами. Зрение было неважное. Как его держали шофером очень «скорой помощи» не понимала даже тётя Панночка. - Ну-ка ты, придурок лопоухий, пробирайся к коробкам. Я буду спрашивать, а ты находить, что спрошу.
Лопоухий Лёха аккуратно проник к коробкам и приготовился искать.
- Найди мне, поганец, конверты Вагнера, Грига, Гайдна, Шумана и Россини.- Приказал Виктор Фёдорович. - Не найдёшь - купишь за свой счёт. Отец твой, хоть и болван конченный, но на хорошее дело даст денег.
Минут за двадцать Лёха их нашел. Дядя Витя успокоился.
- Значит Брамс, Мендельсон, Лист и Глинка тоже там. Сам складывал. Теперь найди мне Вертинского, Козина, Лещенко и Утёсова. В коробке, где написано номер два.
- Тут они, - через пять минут доложил Малович.
- А любимый мой «Маленький цветок» и обожаемый «Фламинго»?
- Здесь нет. И в третьей коробке тоже, - Лёха поднялся и чуть не заплакал. – Может, в четвертой или в пятой? Нет, ёлки-палки. И здесь нет.
- А ну-ка, сволочь ты малолетняя, вылезай, иди сюда. Я тебя сейчас возьму за ногу и расколю напополам об стену. Куда, подлая твоя душа, дел пластинки любимые? Припрятал, гад? Украсть хочешь?
- На чём мне их слушать? - заплакал Лёха. - У нас даже патефона уже нет. Сломался.
- Так продашь тогда! Барбос ты беспородный! - Дядя Витя потянул свои огромные ладони к Лёхе. - Мороженного купишь три ведра и лимонада пять ящиков. Это ж дорогие пластинки.
Испугался Малович и забрался на высокий подоконник.
- Выпрыгну сейчас в окно и умру, - зарыдал он. Тут в дверном проёме вдруг возникла тётя Панночка и мужа успокоила.
- Я, Витя, самые любимые пластинки твои отдельно привезла. Они в моей большой сумке. Там надёжнее. Остальные могли бы и треснуть от тряски в кузове, а сумку я в кабине на коленях держала. Туда ещё и маленький, мой замечательный хрустальный поднос вошел.
- Дай сюда, - Виктор Фёдорович ласково улыбнулся жене и поцеловал её в плотно напудренную щёку. Он достал из толстой кожаной сумки пластинку с «Маленьким цветком» и позвал Лёху: - Эй, ошибка природы! Аккуратненько перешагивай через посуду и поди ко мне.