Найл вдруг вздрогнул и распахнул глаза. Посеревшие губы пытались что-то прошептать, но мышцы резко дернуло, сжало, скрутило… Спазм. Всего лишь спазм. Не так уж это и больно. Скорее, это страшно. Потому что, когда тело отказывается подчиняться, чувствуешь себя беспомощнее младенца. А кому же это понравится? Уж точно не тому, кто привык рисковать жизнью осознано, просчитано и с надеждой на то, что в экстренной ситуации сумеет выбраться благодаря неплохой координации и развитой мускулатуре. Ведь «мускулатура» больше не подчиняется, а значит, спастись ты уже не сможешь.
«Девочка», — беззвучно прошептали посеревшие губы Хорана, а глаза цвета неба заволокла пелена ужаса. Он резко дернулся, порываясь встать, но спазм усилился, и парень рухнул щекой на асфальт. Расслабление и новый спазм. В следующий миг Найла вывернуло прямо на дорогу, на ту самую пятисантиметровую, очерченную инеем трещину в асфальте, связывавшую два одинаковых серых дома.
«Хи-хи», — подумал бы город, если бы… ему не было всё равно.
Зейн растерянно смотрел на друга, не прекращая попыток подняться или хотя бы подползти к нему. Он сжимал зубы изо всех сил и пытался собраться, но новые волны спазмов играючи возвращали его на холодный асфальт, словно говоря: «Знай свое место, смертный». Хорана вырвало вновь, но почему-то от этого ему стало легче. Спазмы начали утихать, и он перевернулся на спину — подальше от трещины и собственного желудочного сока. Во рту остался омерзительный кислый привкус, но сил поднять руку и вытереть губы не было, равно как не было сил на то, чтобы сказать хоть слово. Найл уже понял, что они далеко не рядом со своим авто, и это пугало даже больше чем то, что мышцы отказывались подчиняться. Он скосил глаза на Зейна и с облегчением обнаружил, что тот в порядке. В относительном порядке: судорожные движения, создающие жалкое подобие попыток подняться, вряд ли можно было назвать «нормой». Хоран попытался подползти к другу, но разделявшие их пять метров оказались бесконечностью, которую он был не в состоянии преодолеть.
«Бесполезный. Ты такой бесполезный!» — кричали бы ему окна домов… если бы им не было на него наплевать.
Хоран стиснул зубы и протянул руку к другу. Рука подчинилась. Нехотя, лениво, словно делала хозяину одолжение. И почему-то этот жест заставил Малика прекратить попытки подняться. «Он в порядке», — промелькнула мысль в хаосе, из которого в этот миг состоял разум Зейна. Остальное отошло на второй план. Пакистанец ведь всегда на первое место ставил безопасность и здоровье друга, который постоянно попадал в переплеты и часто болел. Он был единственным, о ком Зейн Малик заботился больше, чем о самом себе, и за кого он готов был перегрызть глотку любому. Потому что еще тогда, множество сезонов назад, в пахнущем скошенной травой детстве, в детстве, полном разноцветных воздушных шаров и улыбок, в год их знакомства, Найл Хоран чуть не умер. И Зейн Малик понял, что не позволит тому кошмару повториться…
Пакистанец прижался щекой к ледяному асфальту и глубоко вздохнул. Тошнота начала утихать, мысли — приходить в норму. Найл продолжал тянуться к нему, но брюнет едва различимо покачал головой, и рука Хорана застыла на мерзлом сером изорванном полотне ненужной автомобилям дороги. Застыла, словно сломанный протез. Словно лишенная нитей часть марионетки. Словно безжизненный пластик манекена. Сколько они лежали в полной тишине, взрываемой лишь их собственным бешеным сердцебиением и горячим хриплым дыханием, безуспешно пытавшимся растопить вечную изморозь на разломе-кандалах между домами-близнецами? Минуты? Часы? Вечность? Без разницы. Здесь не было времени, да оно было и ни к чему. Ведь этот мир существовал вне времени и пространства. Вне самой жизни.
В головах парней мелькали сотни мыслей, образов, вопросов, но ответа не было ни на один. Главным для Зейна стал вопрос: «Где мы?» Для Найла — «Что с девочкой?» Приоритеты у них и впрямь разнились. В отличие от вопросов чести…
Первым пришел в себя брюнет. Почувствовав, что спазмы стали куда слабее, он глубоко вздохнул и медленно, очень медленно, начал подъем.
«Тише-тише, не спеши! Иначе ты снова вспомнишь, что такое тряска от электрошокера!» — ухмыльнулся бы туман, если бы не считал свою задачу выполненной и хоть немного интересовался глупыми смертными.
Голова брюнета гудела, как после недельного кутежа, перед глазами плясали мириады огней, искр, звезд, а уши заложило, и слышно было лишь, как бьется в висках его собственная кровь. Поспеши, Зейн Малик. Потому что времени у вас в обрез. У вас обоих. А ты ведь хочешь спасти друга?..
Найл не шевелился — он просто внимательно смотрел на полное решимости лицо человека, чьим упорством и мужеством всегда восхищался, и ждал. Ждал, когда эти чертовы спазмы отпустят и его самого. Наконец Малик встал на четвереньки и, пошатываясь, подполз к блондину. Ладони скребли шероховатый асфальт. Острые края выступавшего щебня царапали тонкую кожу. Колени дрожали, норовя подогнуться. Но Зейн Малик не был бы самим собой, если бы остановился. Сфокусировать взгляд на лице Хорана ему удалось лишь с третьей попытки, но всё же удалось, и это явно был прогресс. Но радоваться было рано. Да и неуместно.
— Ты как? — прохрипел брюнет, еле ворочая языком. Жажда накатила песчаной лавиной, разрывая горло, иссушая губы, не давая произнести больше ни слова.
— Зейн… — голос Хорана не был похож на обычный приятный тенор. Сейчас это был голос старика, больше похожего на иссушенную временем мумию. Он скрипел, как ставни домов при пробуждении игроков, дрожал, как их стекла, ломался, как асфальт вокруг. Он был чужой, неправильный, пугающий… Но всё же Найл нашел в себе силы хоть что-то сказать, и это заставило Зейна вздохнуть с облегчением. «Хоть так», — промелькнуло у него в голове.
Пакистанец сел рядом с другом и взял того за руку. В детстве он всегда так делал, стоило лишь Хорану в очередной раз подхватить простуду и свалиться с температурой «сорок». Просто садился на ковер у его кровати, брал за руку и спасал. Спасал от одиночества. Ведь родители Хорана развелись, когда ему было пять, брат остался с матерью, а он с отцом, который так много работал, чтобы обеспечить сыну достойное будущее, что порой забывал о том, что у ребенка есть еще и «настоящее». Полное одиночества «настоящее». Одиночества, которое разгонял Зейн Малик, сидя на бежевом ковре и изо всех сил сжимая горячую ладонь друга, завернувшегося в гору одеял. Прямо как сейчас, правда, сейчас недоставало тех самых одеял и ковра. Вместо этого друзей окутывала серая дымка.
— Держись, — прошептал Малик и выдавил из себя слабое подобие улыбки. Спазм — вот что это напоминало, но это всё же было лучше, чем ничего. Гораздо лучше.
— Та девочка… — прохрипел Найл, сжимая ладонь друга. — Думаешь?..
— В порядке, — перебил его пакистанец. — Я успел свернуть. Точно.
С сердца Хорана словно рухнула глыба весом с «Британик». «Жива», — набатом звенело у него в голове. Светлые волосы в алом мареве — этот образ сжимал разум ирландца раскаленными тисками, заставляя сомневаться, было ли это лишь видением или и впрямь черная Ауди окрасила кудри ребенка закатным цветом жизни. Но Зейну он верил. Не мог не верить. А потому образ начал отступать. «Это чудо», — подумал парень и вздохнул с облегчением.
Глупые смертные, вы и впрямь верите в чудеса? Чудес не бывает, даже если они стучатся вам в дверь. Ведь всё, что происходит, имеет причину. И эту причину можно найти, понять, объяснить. А чудо — это то, что понять невозможно.
Спазмы в теле блондина начали стихать, тошнота улеглась, глаза перестали слезиться, а в горле прочно воцарилась засуха с мерзким кислым привкусом на губах, на деснах, на языке, разрывавшая рецепторы и кричавшая: «Воды!» Но Найл Хоран не был бы Найлом Хораном, если бы сказал это вслух. Не здесь и не сейчас — не в момент, когда опасность в воздухе была настолько ощутима, что становилась даже сильнее непонимания происходящего. Блондин шумно выдохнул, собрался с силами и медленно сел. Зейн сжал его ладонь и тихо спросил: