Посмеялись, короче. Кореец, доехав с Яшей до офиса, оставил у него ствол, взял свой джип прокатный и поехал потренироваться в один зальчик, чтобы не застаиваться зря, а к шести вернулся обратно. Мне он позвонил с дороги, заверил, что все нормально, что есть дела и завтра знакомый наш общий прилетает. Я поняла, о ком речь, но ничему не удивилась, потому что знала — бизнес у них с Яшей. Передала еще Яше привет, услышала в очередной раз, как Юджин меня хочет, и ответила тем же, думая, что, в принципе, он мог бы с кем угодно этим там заняться — это здесь, в Лос-Анджелесе, он может стесняется, тем более что все время у меня на виду, а уж в Нью-Йорке мог бы поразвлечься: все-таки разнообразие. Я бы и не узнала ничего, а если бы узнала, отреагировала бы абсолютно спокойно и с должным пониманием.
В половине седьмого их понесло на Брайтон, ведь Соня уже в офисе сидела: Яша за ней машину посылал. Яша даже сказал Юджину, что “магнум” он может вернуть — и так это излишняя мера предосторожности была, а теперь-то и подавно: вдруг полиция тормознет, и все такое. Так долго придется объясняться, что весь вечер можно испортить. Но тот отказался наотрез — хотя и не было никаких предчувствий.
Брайтон, как и утром, выбрали просто потому, что неместного там заметить можно молниеносно — вроде и не должно быть сюрпризов, но вдруг тот, кто не появился, решит наехать, и уже не один, а с кем-то в компании, думая, что так будет легче и проще. Посидели часа два с лишним, поели от души. Я так поняла, что мистер Кан, здесь звереющий от мексиканской кухни, там отошел на кухне русско-еврейско-грузинской: ведь в Лос-Анджелесе в русские рестораны я ходить отказываюсь, а он уже давно не предлагает. С Ленчиком там опять столкнулись, сидевшим в окружении мрачных быков, подручных своих, судя по всему — мир тесен, а нью-йоркский мир русских эмигрантов тем более, если они, конечно, не желают от других эмигрантов отрываться, полностью там американизироваться, так сказать. Юджин говорит, что с Ленчиком переговорил минут пять, — если завтра тот пидор из России Яше позвонит, то Ленчика тут же поставят в известность. Яша начал прощаться, уверяя тихо, чтобы жена не услышала, что доедут сами, что сегодня ни от кого звонков ждать не приходится: у того урода только телефон офиса есть, ну и раньше утра ничего не будет, да и, вообще, вряд ли он еще этот голос услышит.
И пистолет попросил отдать — утром, мол, вернет, а так и ему спокойней будет, и Юджину. Не то заметет полиция, и поспать не дадут: придется в участке давать объяснения, что забыл, мол, “магнум” под ковриком в Корейцевой машине, и вызывать адвоката, потому что столь по-детски наивной версии ни один полицейский без адвоката не поверит. Но Кореец отшутился: чем спать после такой еды и килограммы во сне прибавлять, лучше жирок растрясти. И добавил, что завтра в восемь будет у Яшиного дома — поедет сзади, проводит до работы, — но тот все отнекивался, и тогда Кореец решил сделать это сегодня, и втихую, проверить, не утратил ли мастерство слежки, которое когда-то мне демонстрировал, провожая меня по ночной Москве от Кронина до квартиры в Олимпийской деревне и сообщая мне на мобильный, что едет за моей “Вольво-440” тоже “Вольво”, но девятьсот сороковая — непрошеный эскорт.
Вот и расстались до утра — только что-то подтолкнуло Юджина, и он, уже проехав несколько метров в другую сторону, развернулся. А дальше — дальше я все уже знаю, а по десятому разу рассказывать не хочется…
…Кореец пошел собираться, а я сидела, вспоминая, как в первый раз увидела Яшу. Примерно три года назад это было, в ноябре девяносто четвертого, только не помню точной даты. Мы тогда с тобой прилетели в Нью-Йорк из Москвы, а я еще всю дорогу не верила, что лечу за границу, где не была никогда, и не просто за границу — в Америку, и не просто лечу, а первым классом. А тут вышли, такие деловые, в пальто и костюмах, и к тебе мужчина кинулся, высокий такой, здоровый, показавшийся мне итальянцем благодаря густым черным усам и не менее густой шевелюре на груди, выглядывающей из-под расстегнутой яркой расцветки рубашки. Я сразу массивную золотую цепь отметила, и несколько колец на пальцах, и ярко-красный тонкий пиджак — и по говору тут же поняла, что он еврей: чувствовалось это.