Это про меня, кстати, великая американская мечта. Про девочку из средней такой семьи, которая, несмотря на то, что глава ее со временем стал генералом милиции, а его спутница всю жизнь проработала преподавателем в ведомственной академии, особого ничего не имела. Я ведь помню, как мы жили с родителями отца, помимо них и нас в трехкомнатной квартире еще и сестра отца обитала, и ее дочка. Короче, семь человек на три комнаты, из которых одна — проходная. И уехали мы оттуда, когда мне примерно десять было, когда наконец отцу квартиру дали.
Да и дальше — ни дачи, ни машины, которую купили, когда отцу уже под сорок было. И я была одета не слишком хорошо — у мамы вещи одалживала, которые ей отец из загранкомандировок привозил. Потом уже поняла, что он их покупал на распродажах за копейки. Откуда деньги у советского командированного? Но я была счастлива, выпросив у мамы блузку или водолазку, а когда она мне отдала свою дубленку, не было на свете человека счастливее меня.
До знакомства с тобой я ни в одном дорогом магазине не была. Проходила как-то мимо “Пассажа” — это в восемнадцать было, когда я работала уже и получала сто долларов в месяц, — и подумала, не зайти ли. Но сказала себе, что здесь мне делать нечего: это не для меня. Совершенно спокойно сказала, без горечи, сожалений и роптаний по поводу не слишком счастливой судьбы.
А потом стала всем — никого о том не прося. Миллионерша, продюсер из Голливуда, владелица особняка в престижнейшем районе Лос-Анджелеса, посетительница самых дорогих магазинов. Чего мне это стоило — вопрос другой. Но так ли это важно сейчас? Почему бы и нет, кстати: смерть любимого мужа, мое попадание в реанимацию и угроза добивания, бегство в Штаты с помощью Корейца, операции, включая пластическую, нынешние проблемы. Неплохая плата, а?
Но Дику обо всем этом говорить не стоит — не поймет. Пусть думает, что я юная, богатая девица, которая сама ничего не добивалась и не знает цену труду и деньгам. Так многие про меня думают из моих знакомых здешних, тот же Мартен, наверное, — и не буду я их разочаровывать, пусть так, мне все равно.
— Не нравится текила, Дик? Могу принести виски.
Он кивает, и я удаляюсь к бару. Пиво здесь считается напитком простонародным, на солидных вечеринках его не найдешь, сколько ни ищи: для элиты только дорогое шампанское подходит. В ресторанах берут, как правило, или “драй мартини” — джин с вермутом и оливкой — либо виски хороший. Но это ж мексиканская еда. Ее принято пивом запивать и текилой, так что глупо было бы доставать шампанское, хотя есть у меня пара бутылок “Дом Периньон”. На всякий случай. Гостей мы не принимаем и сами не пьем, но держу. А с виски попроще — мой любимый напиток, — всегда есть солидный запас.
Надо было бы как-то перейти к моим проблемам — но это слишком откровенно, хотя в Америке, может, так и делают, точно не знаю. Так что пока молчу, зная, что он знает, что мне что-то нужно от него, — пусть сам заговорит. Я не тороплюсь, тем более что он, кажется мне, тоже совсем не торопится, рассчитывая на продолжение обеда в постели. А я — на десерт. Все это меня не слишком радует — и уж тем более не возбуждает, хотя секса у меня не было уже больше трех недель, что по моим меркам недопустимо много. У меня по-настоящему долгий перерыв был только после твоей смерти: больше полугода не было ничего, потом уже начала с лесбиянками общаться, вспомнив об их существовании и найдя адреса клубов.
А после выхода из клиники, как началось с Корейцем, так и до его отъезда не прекращалось — даже в Москве, в ходе операции. Кронин меня регулярно склонял к сожительству, и я не слишком возражала. И сейчас хочется, но не с этим гостем — с тех пор, как Юджин уехал, ежедневно занимаюсь мастурбацией, кончая по нескольку раз с помощью собственных пальцев, искусственных членов, вибраторов и прочих игрушек. Оргазм всегда сильный от самоудовлетворения, но не такой, как от Корейца. Скорее бы он приезжал, что ли, и так уже опаздывает, заставляя волноваться и задержкой, и молчанием.