— Фу, как грубо! — восклицаю наигранно, показывая, что на понт меня брать не надо. — Если вы говорите всерьез, я позвоню в ФБР через одну минуту — и там, господа Ленчик и Серый, вы будете объяснять свои слова.
— Да хватит про свое ФБР! — не выдерживает Ленчик. — Хочешь, я тебя сам им отдам? Им будешь доказывать, откуда у тебя деньги на фильм и объяснять, откуда ты вообще здесь взялась, и кто такой твой бойфренд, и что ты делала в Москве летом и осенью девяносто пятого! Имел я твое ФБР!
Чуть не сказала ему, что не догадывалась о его склонности к гомосексуализму. Были бы у тебя доказательства того, о чем ты говоришь, ты бы мог это сделать, пидор, — но тебе было бы это невыгодно, потому что я с тобой разговаривала бы по-другому. А это пустой базар. По крайней мере пока пустой.
— Мне не в первый раз кажется, что вы меня с кем-то путаете. К вашему сведению, летом позапрошлого года я находилась в Лос-Анджелесе — и если вам так хочется проверить, то обратитесь в ваше посольство и установите, что за визой я туда не обращалась. Что касается остального — то это какая-то фантастическая история, не имеющая ко мне никакого отношения. Мне ФБР бояться нечего — я никого не похищала и не убивала, и в убийствах не признавалась. Я так понимаю, что говорить нам снова не о чем, к тому же в моем диктофоне кончается пленка, и я вынуждена с вами попрощаться, мистер Ленчик А если у вас будет документальное подтверждение ваших слов, звоните. Но если нет, то… А что касается ФБР, то я пока не буду туда обращаться. Я не верю, что вы убили мистера Цейтлина и так легко в этом признаетесь, и не верю, что Юджин у вас. Боюсь, что вы просто решили воспользоваться убийством Цейтлина и отсутствием Юджина, чтобы попробовать пошантажировать меня. Хорошая попытка, но — увы…
Встаю, и тут Ленчик этот хватает меня за рукав любимой моей кожаной рубашки. Я даже испугаться не успела, как он отпустил меня тут же.
— Доиграешься, сучка…
Улыбаюсь обступившим стол охранникам, напряженным и на вид готовым ко всему, и у каждого рука под пиджаком, в районе подмышки, где кобура должна быть, насколько я знаю.
— Все в порядке, — говорю им. — Все в порядке, мы уходим.
Один, сидевший за столиком сзади меня, встает так, что я вынуждена его обогнуть, а заодно и этих — ловко отрезал, красавец, — и второй уже между торцом стола и мной. А первый сделал шаг вперед, готовый вести меня к выходу, и мы идем. Прямо-таки шахматная партия — фигуры перестраиваются, прикрывая свою королеву, а кто-то свыше невидимой рукой нажал на кнопку часов, отсчитывая время для отступления. И я думаю по пути, что все же чуть перестаралась, и показалось в какой-то момент, что они меня точно здесь пристрелят — не страшно было бы, потому что я бы и не успела ничего понять, но обидно, потому что надо с ними разобраться. Обязательно надо…
Может, отстанут теперь, ведь не к чему подкопаться, нет у них больше ходов? Да нет, не отстанут, не могут они деньги упустить, из которых им причитается солидный куш. Не могут признаться другим и себе, что облажались, особенно Ленчик этот не сможет — он же у них главный, авторитет. Как ему потом смотреть в глаза другим, если он с бабы не может выжать бабки? Да даже просто напугать ее не может, а она его “делает” на глазах у всех.
Теперь он из принципа должен будет что-то придумать — и, кажется, я знаю — что. Но еще рано, еще одна встреча с ними должна быть у меня в запасе. Поскольку должны же они предпринять еще один шаг, предпоследний, — предъявить мне доказательства по поводу Корейца, или по поводу того, что они проследили кронинские деньги, или по поводу того, что это именно я была в Москве. Вспомнила, что были фотографии у Кронина, на них я с Корейцем в ресторане, я на кладбище, и дата на них была внизу — но, когда он мне их предъявил и я выиграла тот психологический поединок, он мне их отдал вместе с негативом и попросил выкинуть все это: стыдно ему, мол. И я выкинула — изрезала на мелкие кусочки и спустила в унитаз.
Мог ли быть еще комплект? Поеживаюсь при мысли, что мог — снимки же Павел делал, кронинский сторожевой пес с очень поганой натурой, но и с очень неплохим нюхом. Наверно, не сам делал, кто-то по его команде — а может, и сам, чтобы меньше народа знало о том, что он следит по просьбе шефа или по своей инициативе за любовницей и почти женой шефа. И в тот момент, когда он отдавал Кронину эти снимки, он уже знал, что тот оформил мне израильский паспорт и двойное гражданство — я тогда Еленой Казаковой звалась. Почему-то именно это имя выбрали люди, сделавшие мне по поручению Корейца права и загранпаспорт — на обычный больше времени ушло бы, — и Кронин перевел на Елену Казакову счет швейцарский на тот случай, если начнут тюменцы требовать с него компенсацию за понесенный ущерб. И дом в Майами все через того же цюрихского адвоката был на меня переведен, как бы продан мне. Сам себя Кронин перехитрил — провернул эту операцию, думая, что, если прижмут его, он докажет, что сам все потерял, вложившись в аферу, и тем заслужит прощение и отработает потом, если что. Думал, что я-то никуда не денусь, меня его человек даже до дома сопровождал незаметно — а получилось, что просто подарил мне почти двадцать миллионов.