Максим Горький
Сказка
Жил-был статский советник Оный, мужчина вдовый, и было у него три сына: один – серьезный человек, провокатор; другой – так себе, а третий – еще подросточек, Борькой звали.
Первый сын, конечно, заговоры устраивал, подкладывая знакомым бомбы и прочее, что надо для успеха дела; второй, занимаясь журналистикой, сотрудничал в изданиях всех направлений, а в свободное время добродушно помогал старшему брату, но теоретически был не согласен с ним и откровенно говорил ему:
– Чёрт знает чем занимаешься ты!
А тот возражает:
– Еще император Веспасиан[1] доказал, что деньги не имеют запаха.
– Так ведь тогда деньги были металлические!
– Это мною не забыто, и я прошу платить мне золотом. Я, брат, тоже – брезглив…
– А все-таки лучше бы хоть в «Продуголь»[2] поступить…
– Мне убеждения не позволяют в синдикате работать…
Поспорят немножко для упражнения в красноречии и братски разойдутся каждый к своему занятию, а то и вместе пойдут куда-нибудь, строго следя за тем, как бы невольно не предать друг друга.
А то старшой курит папиросу и вслух мечтает, как человек, исторически образованный:
– Хорошо было жить триста лет тому назад. Хошь – Шуйскому служи, не хочешь – иди к Тушинскому вору,[3] а кроме того, – Сигизмунд![4] Ныне же все понятия исказились: совесть покупают нипочем, и везде невыгодно, везде беспокойно…
Средний брат соглашается:
– Трудное время! Раньше, бывало, во всех газетах одно и то же писали: «Будьте любезны, дайте нам реформы, а то мы все совершенно опаршивеем!» И всё было просто, ясно, даже начальство понимало. А ныне: в одной газете надобно жида травить, в другой – сокрушаться по этому поводу, здесь – велят лаять на оппозицию, там – притворяйся оной; разберись-ка в этом!
Папаша сочувственно вздыхает:
– Воистину трудно! И даже удивляешься, как сами-то редактора во всем этом разбираются?
Старшой – ему всё известно! – не без кокетства говорит:
– Ну, и они тоже не всегда удачно…
Борька же, по молодости возраста далекий от сих треволнений, ничем не занимался, просто – сунет пальчик в ноздрю себе, задумчиво подержит его там, сколько требуется скоплением обстоятельств, потом вынет и, показав папаше результат, убежденно скажет:
– Бя!
Было в нем что-то мистическое.
– Гм! – озабоченно думает Оный. – Следует ли отучать его от этой привычки, или же она знаменует особое направление сердца и ума во младенце?
И, живя в некотором замешательстве, всё не мог решить, куда бы Борьку направить.
– В потешные, – посоветовал средний сын.
– Но говорят, что там греческие нравы начинаются…
– Всё равно – везде изнасилуют, – меланхолически сознался средний.
А старшой смотрит на младшего серьезно и таинственно говорит:
– Подождите!
Ждут. А время всё идет да идет. Посмотрел однажды отец на Борьку и советует ему:
– Вытри верхнюю губу.
А тот – с гордостью:
– Это – усы!
– Однако! – воскликнул Оный и задумался: – Что делать? Сечь? Поздно…
Человек исконно русский, он всегда, как приступала необходимость решительно приняться за дело, долго и всесторонне задумывался.
– А ведь я не то сделал! Почему?
И вдруг снова сделает не то. Но зная, что сие есть черта национальная, не обижался на себя.
Так и с Борькой вышло: грамоте он кое-как научился, читал почти без усилий, а дальнейшему учить его поздно было: он уже на горничных со ржанием бросался и, оставив нос в покое, свирепо увлекался более низким занятием.
Отец заскучал было, но средний сын, как человек всесторонне развитой, нашел успокоительное объяснение:
– Оставьте, папаша! Просто – юношу интересует всё выдающееся; это вообще свойственно возрасту, к тому же, с точек зрения этики, экономики и гигиены…
И оправдал Борьку со всех точек зрения; старшой же совершенно серьезно говорит чужими словами:
– Даже камени находят место свое на земле, человек же тем паче найдет! Подождите.
А Борька начал постепенно проявлять интерес к жизни: увидит в газете объявление: «Ищут переводов» – и негодует:
– Ищут, а на какую сумму, не указывают! И почтовых или по телеграфу – тоже не сказано…
Среднего брата спрашивает:
– Ты объявления в стихах пишешь?
Тот конфузится:
– Честное слово, – говорит, – это не я!
– Боюсь, он несколько наивен, – сказал однажды Оный старшему сыну, но тот хладнокровно ответил:
– Сам Игнациус Лойола[5] в юности был глуп…
И всё присматривается к братишке, присматривается, да, наконец, сел рядом с ним и спрашивает:
2
3
4
5