Выбрать главу

Молодой, способный инспектор школ и пастор Мюллер коснулись в своих речах замечательных людей нашей родины, пастор закончил, обращаясь к детям, приблизительно следующими словами: «Вы все знаете, какое торжество праздновали мы на этих днях. Вы видели, как чествовали одного из ваших сограждан, уроженца нашего города, а он сидел на такой же бедной, простой школьной скамье, как и вы. Он теперь здесь, между нами». Я видел, что у многих навернулись на глазах слезы; я раскланялся перед собранием, и ко мне со всех сторон потянулись для пожатия руки матерей. Оставляя собрание, я слышал их пожелания: «Господь порадуй и благослови вас!»

Это был праздник в память Лана, это был праздник и для меня. В сердце мое падали солнечные лучи один за другим, и оно уже почти переполнилось. В такие-то минуты и льнешь к Богу не меньше, чем в самые горькие.

Настал и день отъезда 11 декабря. Железнодорожная станция была окружена толпами народа, дамы явились с букетами цветов. Подошел поезд, он останавливался здесь всего на несколько минут, и бургомистр воспользовался ими для коротенькой прощальной речи. Я пожелал им всего хорошего, раздалось «ура!», затерявшееся в воздухе, так как мы быстро удалялись, но недалеко от города нам попалось еще несколько групп людей, проводивших нас теми же дружными воскликами.

По мере того как я удалялся от родного города, весь этот праздник все больше и больше казался мне сном. Только теперь, сидя один в вагоне, мог я воскресить перед собою общую картину всех этих почестей, радости и блеска, которые даровал мне Господь. Величайший, высший момент моей жизни я теперь пережил, и мне оставалось только благоговейно благодарить Господа за пережитое и просить Его: «Не оставь меня, когда настанет время испытаний!»

В Нюборге я пересел на пароход-ледорез, так как лед уже обложил берега. Все пассажиры относились ко мне с сердечным вниманием; это являлось как бы отголоском музыки бальной ночи. Поздно вечером прибыл я в Копенгаген, но как ни утомлен был с дороги, все-таки не скоро улегся, в голове у меня все бродили радостные, кроткие, благодарные мысли. На другое утро мне хотелось поскорее повидаться с моими друзьями, которые все, конечно, принимали участие в моей радости. Но тут у меня опять возобновилась несносная зубная боль. На улице я столкнулся с двумя хорошими «знакомыми», чтобы не сказать «друзьями», двумя из наших писателей, моими ровесниками. Они сейчас же заговорили со мною, но только не о празднике в Оденсе, а о моей зубной боли, и как я ни старался свести разговор на событие, доставившее мне столько радости, они упорно не поддавались. Это огорчило меня, я живо почувствовал, что они недовольны выпавшим мне на долю почетом. Услышал я затем и выражения искренней радости и сочувствия, услышал и такие слова: «Ваше счастье взбаламутило болото!» Некоторые из наших выдающихся писателей, из тех, что редко заглядывали ко мне, тоже порадовали меня изъявлениями их сердечного участия. Так, в числе первых посетил меня поэт Паллудан-Мюллер и высказался очень тепло и мило: «Почести, оказанные Вам, оказаны чисто духовным дарованиям!» И это его особенно радовало. Затем он прибавил: «Никто из крупных поэтов, кроме Вас, не сумел бы держать себя и говорить так хорошо и просто, как Вы!»

В Копенгагене находился в это время и Бьёрнсон с супругой. Со слезами на глазах высказали они мне свою сердечную радость и участие. Бьёрнсон был также очень доволен тем, как я держал себя, и сказал, что прекраснейшей из всех моих сказок является речь, сказанная мною в ратуше — о трех моих посещениях ее. В высшей степени сочувственно высказалась о празднестве и талантливая г-жа Гейберг, применившая к моей матери датскую пословицу, до сих пор мне не известную: «И у бедной женщины может родиться богатое дитя!»

В вечер под Новый год все мысли мои сильнее, чем когда-либо, сплотились в одной благодарственной, благоговейной мысли о том, что даровал мне в жизни Господь. Ни один год не был для меня богаче радостями, чем этот последний. Что-то ждет меня за ним? И я молился: «Боже, дай мне силы с твердостью встретить грядущие испытания! Не оставь меня, Боже!»

(Копенгаген, 29 марта 1869 г.).