Стекольников, последовав примеру Петра Терентьевича, уселся против него на обсохшую, пружинистую кочку, затем вынул из кожаной походной офицерской сумки два белых листа и подал их Петру Терентьевичу:
- Это листы из сводки ТАСС. Сиречь Телеграфного агентства Советского Союза. Ясно?
- Пока ясно, - ответил Бахрушин, - не знаю, как дальше будет.
- Тогда поехали дальше. Наш советский корреспондент, находящийся в Нью-Йорке, сообщает... Сам читать будешь или я?
- Читай ты. Потом сам перечитаю. Секретно?
- Да нет, нет! В большой печати это, наверно, не появится... а в нашей газете мы, может быть, и опубликуем. Слушай.
Стекольников, пробежав глазами по строкам, предваряющим информацию корреспондента, принялся читать медленно и внятно:
- "...далее газета уделяет внимание поездке фермера из штата Нью-Йорк Трофима Т. Бахрушина в Советский Союз, Трофим, Т. Бахрушин, в прошлом русский крестьянин Пермской губернии, эмигрировал в тысяча девятьсот двадцатом году в Америку. Начав свой путь сезонным рабочим, Бахрушин скопил деньги и обзавелся фермой. Предприимчивый и старательный, фермер за сорок лет сумел стать состоятельным человеком. А теперь, на склоне лет, Бахрушин решил побывать в своей деревне, где он родился, и возложить венки на дорогие могилы его отца и матери. Бахрушину стало известно из советских газет, что в родной деревне преуспевает его брат Петр Т. Бахрушин, награжденный недавно правительством высшим орденом страны за успехи по выведению новой породы молочного скота".
- Что ты скажешь на это, Петр Терентьевич? - спросил Стекольников.
- Да как будто все мотивировано и ясно... Не знаю, как дальше будет.
- Слушай дальше. Второе сообщение не столь мотивированное и ясное.
Стекольников снова принялся читать:
- "Газета находит, что встреча двух братьев - американского фермера и русского колхозника - может представить общественный интерес в деле упрочения дружбы двух великих стран, в деле обмена опытом... "Надо полагать, - заявляет довольно известный журналист Джон Тейнер, - что братья Бахрушины, не видевшись сорок лет, найдут, о чем поговорить. Эта встреча хотя и будет происходить не на столь высоком уровне и не в столь известном населенном пункте мира, все же, - говорит далее Тейнер, - она может представить широкий интерес для американских и советских читателей. Поэтому я нахожу любопытным для себя сопровождать фермера мистера Трофима Т. Бахрушина в Советский Союз, чтобы наблюдать несколько необычную встречу двух братьев из разных миров".
- Все?
- Все, - ответил секретарь райкома.
- И никаких примечаний, ни сопроводилок - ничего?
- Да есть кое-что, но об этом потом. Вы лучше скажите, Петр Терентьевич, какое впечатление производит на вас прочитанное?
- Шут его знает, Федор Петрович... Не нахожу, что и сказать, признался Бахрушин. - С одной стороны, будто все как на блюдечке... Состарился человек. Стосковался. Решил под конец жизни приехать посмотреть родные места. Совесть как будто тоже не надо сбрасывать со счетов. Может, она мучит его... А если он в самом деле верующий, то и бога в ту же строку пиши. Хочет очиститься... Но это с одной стороны.
- А с другой?
- А с другой, Федор Петрович, опять-таки этот Тейнер-контейнер... Все-таки ехать из Нью-Йорка в Бахруши ради статейки в газете, мне думается, дороговато.
- Это верно, но ради книги, может быть, и стоит терять время и тратить доллары, - заметил Стекольников, будто помогая этим размышлять Петру Терентьевичу.
- Ради какой книги? - спросил тот. - О чем?
- Как о чем? Об успехах вашего колхоза. О начале развернутого строительства коммунизма. О прославлении нашего строя, - ответил с еле заметной усмешкой Стекольников.
Петр Терентьевич опустил голову. Неожиданно под ним треснула и накренилась кочка. Бахрушин, легонько выругавшись, пересел на другую кочку. Погладил поясницу и спросил:
- Ты так сам по себе думаешь, Федор Петрович, или советовался с кем?
- Советовался с одним тут товарищем и тебе рекомендую поговорить с ним.
- Кто это?
- Здравый смысл, Петр Терентьевич. Здравый смысл.
- А не подведет он меня?
- Да что ты! Это же наш проверенный, боевой партийный товарищ.
- Оно конечно... - Бахрушин снова задумался.
Стекольников посмотрел на солнце, потом на часы. Бахрушин, заметив это, сказал:
- Значит, как бы сказать, Федор Петрович, время истекло и прием окончен?
- Ну зачем же ты так?.. Беседа наша еще и не начиналась... Сегодня вечерком запрягите свою Жимолость да часикам так к восьми приезжайте новый телевизор посмотреть. Как раз про Америку передача будет. Нам теперь такие передачи пропускать не следует...
- Само собой.
- Ну, коли так, жду. Вот и побеседуем.
Бахрушин, проводив Федора Петровича до машины, ожидавшей у дороги, вернулся на прежнее место. Необходимо было собраться с мыслями.
IX
Перечитав еще раз оставленные листы из сводки ТАСС, Петр Терентьевич решил прибегнуть к нескольким домыслам!
Первый из них был самый радужный. Заключался он в том: Трофим, впадая в старческую набожность, в самом деле едет за отпущением грехов, а Джоя Тейнер, вроде Джона Рида, написавшего хорошую книгу "Десять дней, которые потрясли мир", тоже напишет сущую правду про колхоз "Коммунистический труд" и будет этим способствовать лучшему пониманию американцами сущности советского строя вообще и колхозного распорядка в частности.
Этому своему домыслу Бахрушин верил мало, но не исключал его, хотя бы ради объективности и желания видеть лучшее.
Второй домысел состоял в том, что неизвестный ему опенок Джон, ловкач и пройдоха, присосался к старому пню Трофиму ради того, чтобы с его помощью больше увидеть, больше услышать, а потом лучше очернить увиденное.
Такое тоже было известно Бахрушину в истории встреч с заграничными журналистами. Пока гостят - хвалят, превозносят, а как уедут - начинают мазать дегтем, без стыда и совести выдумывать несусветное и обливать грязью.
Третий домысел состоял в том, что и Тейнер и Трофим командируются третьими лицами, которые сумели довольно правдоподобно обосновать подлую цель поездки того и другого в Советский Союз.
Кем могли быть эти третьи лица? Какие-нибудь издатели или кто-то, кому надлежит мутить чистую воду?
В этом, самом худшем, третьем варианте Джон Тейнер представлялся Петру Терентьевичу хищным заморским рыбаком, а Трофим - хитрой наживой на тейнеровском крючке.
Какой бы из этих домыслов ни оказался правильным, во всех случаях приезжих нужно было расквартировать.
Где?
У себя в доме? Нет. Это означало бы, что Петр Терентьевич заранее прощает Трофима.
Бахрушин примет Трофима и Тейнера в своем доме, потому что они "его гости", но поселит их в другом месте.
Другим местом мог быть старый дягилевский дом, но там теперь библиотека и читальня. Ее можно потеснить, но не много ли чести? Как отнесутся к этому колхозники в Бахрушах?
В старом Доме приезжих американцев поселить тоже нельзя было. Дом слишком стар и запущен. А новый дом не готов.
Ну и что? Кто мешает отделать три комнаты? Одну - для Трофима, другую - для Тейнера, третью - для уборщицы, которая будет приставлена к ним.
Где они будут питаться?
Они будут питаться в колхозной столовой. Если в ней заменить клеенки скатертями и велеть снабженцам купить новую посуду...
Нет, он этого не будет делать. И вообще он ничего не будет подновлять, подкрашивать и подслащивать. Пусть видят все таким, какое оно есть.
Зачем ему, председателю колхоза, известному в области человеку, давать повод для досужих разговоров, будто он боится показать жизнь своего колхоза такой, какая она есть, каким-то там... неизвестно каким?