Эмиль радовался, что возлюбленный не замкнулся в себе, а пытается жить, смирившись с участью слепого. Одно только огорчало короля Синегории: предмет его грёз, казалось, абсолютно не замечал сердечной привязанности мужчины. Он оставался холоден. Нередко по утрам изо дня в день повторялся один и тот же диалог:
— Что Вы тут делаете, Эмиль? — казалось, голос мог заморозить — настолько холоден он был.
— Я охранял Ваш сон, Ваше высочество.
— Почему король чужой страны охраняет мой сон? Больше некому было это поручить?
Но, возможно, королевич даже не замечал повторений, а Эмиль не заострял на этом внимания, так как для него даже подобное общение было в радость. Так он хотя бы мог слышать голос своего любимого, да и спать в его комнате пока никто не запрещал, чем мужчина и пользовался. Он старался как можно чаще быть рядом, чтобы Радомир свыкся с его постоянным присутствием, чтобы тот понял — лучше помощника и друга ему не найти. Да, король готов был забыть свой статус из-за красивых синих, как чистые озёра, глаз, что смотрели на мир и не видели абсолютно ничего. Но как помочь беде, он, к сожалению, не знал.
А Радомир, освоившись с перемещением в пространстве, практически без потерь научившийся попадать в любой уголок замка, решил пойти дальше: снова начать тренироваться. Навыки ведь никуда не делись — мышцам только напомнить надо заученные с детства движения. И тут Эмиль оказался рядом. Участвовал в спарринге с королевичем, подсказывал некоторые хитрости, давал советы по использованию новых приёмов, ведь за двадцать лет многое было усовершенствовано в технике ведения поединка в частности и боя — в целом.
Радомир знал, что король к нему чувствовал, благодарен тому был. Только не мог он забыть Андрея, боялся снова поверить в дружбу, в любовь, боялся вновь ошибиться, памятуя о Деметрии. Эмиль стал для него незаменим, они давно перешли на «ты», но делал вид королевич, что ничего вокруг не замечает. Сжалилась судьба над Радомиром, оттаяло сердечко вопреки проклятию Деметрия, но гордость не позволяла открыться Эмилю, сказать, что не безответны его чувства — не хотел слепец прекрасный обузой быть.
Долго ли так дальше продолжалось бы — неведомо. Но прискакал однажды из Синегории гонец с сообщением, что тяжело матушке управляться, что просит она своего сына вернуться назад. Понял Эмиль, что серьёзно всё. Действительно пора возвращаться — целый год страна без него, пора государственными делами заняться. Вот только не знал он, как с Радомиром поступить — не хотел оставлять он юношу здесь — сердце тоска изъест без милого лица, но и везти его силой не мог, если только тот сам согласится. Решил поговорить он с королевичем накануне отъезда.
— Радомир, я вынужден уехать, ибо дела государственные не ждут. Только спросить хочу, поедешь ли ты со мной в Синегорию? Или же здесь предпочтёшь остаться, — кольнуло сердце иглой на этих словах, но, скрепя его, король продолжил: — Могу отвезти тебя по дороге к твоему родственнику по материнской линии, нынешнему королю Радужной страны.
— Хорошо, Эмиль, поезжай. Я сам тут справлюсь, просто попроси короля, чтобы позволил мне содержание нескольких слуг, ибо сам я платить не смогу, а им надо семьи кормить.
— Что ты, я всё заранее оплачу — лишь бы тебе хорошо было, — вырвалось-таки чувство наружу, а раз вырвалось… чем чёрт не шутит?
— Люблю я тебя, Радомир, всем сердцем люблю. Неужели не понял до сих пор? Никого кроме тебя не вижу, только ты перед глазами стоишь постоянно. Прошу, поедем со мной. Не будь жесток, не рви мне душу! — словно крик той самой души вырвался.
— Прости, Эмиль, каюсь, видел, что люб тебе, да вид делал, будто не замечаю, чтобы тебя не обидеть. Жаль мне, но не могу ответить, увы. Давно распрощалось сердце с Андреем, но больше никого не хочет пускать. А посему останусь я здесь, чтобы ни тебя, ни себя понапрасну не мучить, — говорил Радомир, а у самого сердце кровью обливалось. Но нет, не будет он слепой обузой.
Как приговор для Эмиля отказ прозвучал, слова камнями тяжёлыми душу придавили, но кивнул он:
— Быть посему, — и вышел за дверь, лишь там расплакавшись.
Не пришёл в этот раз он ночевать в комнату Радомира — всё в дорогу собирался, последние распоряжения давал тем, кто останется служить ненаглядному королевичу. А чуть заря займётся — в путь.
Вошёл-таки утром перед отъездом в покои, ставшие родными. Склонился он над чудом синеглазым, смотрел на черты любимые. Навсегда попрощаться решил — не судьба, видать, счастливым ему быть. Не замечал, как слёзы из глаз лились да на лицо королевича падали, омывая его своей горечью, вызванной смирением с жестокой судьбой. Поцеловал он любимого в лоб и решил уходить, как у самых дверей его крик Радомира остановил:
— Вижу! Я вижу, сбылось, отступило проклятие, наложенное Деметрием.
Обернулся Эмиль, поймал на себе восторженный взгляд синих глаз. Кинулся к королевичу ненаглядному, обнял крепко, прижав того к сердцу.
— Наконец-то! Рад, что не успел уехать, что порадоваться с тобой могу.
Погрустнел тут взгляд — вспомнил он, что должен покинуть эту страну, этот замок, этого юношу — слёзы радости снова горькими обернулись.
— Прощай, — прошептали губы.
— Как прощай?! А кто вчера в любви мне клялся? Кто с собой звал? — любимые глаза искрились радостью.
— Так ведь…
— Молчи, глупый, — ладошка прикрыла Эмилю рот, — я ведь люблю тебя. Не хотел обузой быть — вот и общался с тобой холодно, чтобы не догадался о чувствах, не жалел меня. А теперь никуда одного не пущу.
Не мог поверить король Синегории своему счастью. Отложил на радостях отъезд на день — чтобы помочь королевичу собраться.
Рано утром покинули они замок — пусть селится, кто захочет. А у них ещё много лет счастья впереди, чего на прошлое оглядываться…</p>