Или эти слова пришли к нему после? Или уже не эти? Со сметённым духом, Джабраил засыпал у погасшей свечи под предрассветную тишину, опустившуюся на захваченную Асиньону.
Проснулся он поздно, но с ясной головой, и возблагодарил Господа за то, что тот ниспослал ему замысел. Весь день ушёл на чтобы разыскать Ибрагима, но с замыслом тот согласился неожиданно просто и даже радостно, опять широко улыбнувшись и сверкнув белыми зубами, весь следующий день, и ещё один, и ещё ушли на то, чтобы вызнать, разведать и продумать. Ещё неделя, чтобы собрать людей, и вот, наконец, когда над покатым куполом древнего храма уже три дня как водружён был крест, показался Джабраил при дворе герцога, во дворце, который — и он мог в этом поклясться — он знал лучше, чем его светлость Жоффруа и его рыцари.
Закованный в доспехи, будто он вовсе их не снимал, с мечом на коленях, герцог сидел на резном кресле, в котором взор Джабраила привык встречать статного белобородого Зафарию. Но теперь старик стоял, склонив голову, неподалёку, среди прочих, кому дозволено было остаться при новом дворе.
— Купец Джабраил аль Самуди, с прошением, — смешав в голосе презрение и любопытство, назвал его рыцарь.
Герцог поднял на него холодные глаза, безучастно отвёл, и дозволительно махнул рукой: «Говори».
— О, могучий и светлый, да будет тебе известно, что всегда Асиньона славилась своими богатствами, и никогда базарная площадь не пустовала, и, что ни день, приходили и уходили из неё караваны, гружённые разным добром и золотом. Не было такого товара, какой не сыскать было в Асиньоне, и всякий купец за честь почитал привести караван сюда.
Герцог равнодушно пропускал его слова мимо ушей, а купец продолжал:
— Дозволь же и теперь, дабы не умереть полноводной реке, перекрытой плотиною, водить, как прежде караваны и в Хайам, и в Бульмет и в Асадонию, и в Лакхву.
— Да будет тебе известно, почтенный купец, — отвечал ему герцог, — что до сей поры, если только не дошли добрые вести до твоих ушей скорее, чем до моих, и Хайам, и Бульмет, и Лакхва сопротивляются власти короля моего Филиппа. Знаешь ли ты об этом, купец?
— Знаю, могучий, — отвечал Джабраил.
— Раз так, то не следует ли мне бросить тебя собакам, за измену, почтенный купец?
— Могучему не следует так спешить. Мы мирные люди и не любим войны. Война мешает караванам возить товары, и сундуки наши пустеют, и дети наши, и жёны начинают бранить нас оттого, что недостаёт им былого богатства. И нет в том никакой измены, чтобы привезти из Хайама немного шёлка а взамен отправить масло. Но я покорен слову могучего, и не поведу караваны ни в Хайам, ни в Бульмет, ни в Лакхву, однако, что же до Асадонии, добрые жители которой не противятся власти твоего короля? Ежели и тут ты откажешь, то всего и богатства останется в нашем городе, что Лисаале, старая колдунья, к которой бегают девки лечить свои недуги.
— Хитрец! — усмехнулся герцог. — Что до Асадонии, то мы…
Над ухом Жоффруа склонился вельможа, в котором Джабраил узнал Ису-аль-Нахима, давнего своего приятеля, с которым всё никак не удавалось свидеться с глазу на глаз в безлюдном закоулке.
— Что до Асадонии, то мы подумаем, купец, — ответил герцог, и Иса злорадно улыбнулся Джабраилу. Джабраил ответил ему радушной улыбкой.
— Позволь мне, могучий, преподнести тебе скромный дар, — слуга подал Джабраилу поднос с изукрашенной шкатулкой. — Это шкатулка слоновой кости, и лучшие искусники вырезали узоры на ней, так что любоваться ими можно дни напролёт. Но она лишь скорлупа для моего подарка, — Джабраил щёлкнул замком, и крышка откинулась, — тончайший шёлк! — он сложил пальцы щепотью и запустил внутрь шкатулки, широким взмахом повёл рукой, и по воздуху расстелился замерзшим огнём, колышась, словно морские волны, ярко-алый шёлк.
— Но шёлк слишком тонок и, занял столь мало места в шкатулке, что я не мог подарить её тебе, могучий, едва наполненной. И я насыпал в неё жемчуга, самого лучше, из того что имел. Горе мне, могучий, ибо теперь богатства мои сократились на половину, но не жалею я об этом!
Так и сказал Джабраил, и отдал шкатулку, и с поклоном удалился, и сплюнул, отойдя от дворца сотню шагов, чтобы очистить рот ото лжи, и единственное, чем недоволен остался Джабраил, так это тем, что при дворе не было красавицы Изольды, и он так и не заглянул в её карие глаза.