До города-то пять ден пути, ежели в балаганах не разлеживаться да с тропы не сбиваться. Шел Гарпани упорно, покряхтывал да шел. Первую ночь прохрапел у нодьи мирно, даже волков не слыхал. Вторую ночь неможилось старику, не спалось – словно кто ходил вокруг стоянки, ветками трещал. Глянул поутру охотник – а следы-то росомашьи, разлапистые. И белые волоски на сосне, где зверь когти точил. Тут-то Гарпани призадумался еще раз.
Откуда взялась белая росомаха, все знают. Давным-давно, когда пришли в тайгу тумены монгольского хана, жила в тунгусском селенье девушка Либгэрик – Снежинка. Кожа белая, как оленье молоко, глаза черные как волчьи ягоды, губы алые как малина. Так хороша была Либгэрик, что мох стлался ей под ноги, березы укрывали от солнца, седые волки приносили добычу к пологу ее чума и старый Хозяин прятался в берлогу, чтобы не напугать красавицу грозным видом.
Молодые охотники и храбрые вожди приходили к ее отцу, старому Торганаю, обещали сто оленей, железный топор и резной посох из великаньей кости, лишь бы усадить снежинку на свою рукавицу. Но красавица любила молодого шамана, того что орлом летал к верхнему небу и змеей заползал в нижний мир. А шаманам нельзя брать жену – духи приревнуют, приходить перестанут. Так жила Либгэрик ничьей невестой.
Как пришли монголы да пошли резать всех подряд, мох кровью пропитался, оленухи три луны потом красным доились. Всех мужчин перерезали, всех мальчишек выше тележной чеки. Женщин поделили как скот. Красавица Либгэрик досталась толстому хану с усищами до груди. И приглянулась монголу, пришлась по сердцу. Он ей и золота и серебра и меха и каменья лишь бы та улыбнулась. А девица смотрит на толстяка как Иван на тухлого лосося и знать хана не желает.
Нашлась одна завистливая бабенка, позвала толмача, передала монголу, что был жених у красавицы, молодой шаман. И ради него Либгэрик что угодно сделает. Почесал хан косматую грудь, покрутил ус, да и позвал к себе строптивицу. Так мол и так, отыскали мы вашего шамана в глухой чащобе. Лишь от тебя, красивая, зависит его судьба – станешь мне женой, пощажу божьего человека, нет – мои нукеры ему живо пятки к затылку приставят.
Проплакала красавица ночь, поутру согласилась. Нарядили ее в белое платье, совиными перьями украсили голову, да и отвели в шелковый шатер на сафьяновые подушки. День Либгэрик при хане, два, десять. Спрашивает – где наш шаман, не обижают ли его. Расхохотался хан, велел коней седлать. Поехал с женой на пожарище, показал ей острый кол, на колу череп, птицами добела обклеванный. Вот мол твой шаман.
Ничего не сказала Либгэрик, даже взгляд на хана не подняла. А как взошла над тайгой полная луна, оборотилась белой росомахой, загрызла своего мужа и исчезла в тайге. И с тех пор –а минуло ой сколько лет – является если кто задумал злое предательство. И разбирается как умеет. А росомахи так умеют, что даже старый Хозяин с ними связываться не любит.
Будь Гарпани трусом, а не скупцом, плюнул бы на сухой мох тропы, свернул бы к верховьям за рыбой, и сказка бы кончилась. Но охотник отличался упрямством. Да и обереги на нем бряцали знатные – от волка, от медведя, от злой судьбы, дурного глаза и охотничьей неудачи. Так-то и росомаху отгонят.
Третью ночь Гарпани ночевал в якутском лабазе, поближе к людям. На четвертое утро тронулся короткой дорогой – через чащу, зато быстрее. Шел он, шел, солнце уже за верхушки деревьев попряталось. И вдруг на рябине увидел Гарпани хромого соболя. Зверек чахлый, а мех на нем лоснится как у здорового. Сшибил его охотник камнем, чтобы пули не тратить, подобрал тушку – глядь-то, а в зарослях еще соболь.
Пошел за ними охотник, раз и выбрел в соболиную деревню. Хатки стоят из веточек да мха, бурундуки вместо лаек шныряют, рыбешка мелкая на кустах сохнет. И соболей – видимо-невидимо. Красивые, гладкие и человека вообще не боятся. Гарпани айда зверье душить без расчету. Сворачивает шею и в кучу бросает. Выросла груда по пояс охотнику, а ему все мало – хатки ворошит, мало ли кто затаился. Вон-то белеет в кустах…
Росомаха и вылезла. Шерсть как снег белая, искринками играет, глаза зеленые как болотная водица, когти острые словно льдинки на ледоставе. Раз рыкнула чудо-зверь – и соболя разбежались живыми. Два – хатки зазеленели, непролазным шиповником поляну обняли. Третьего раза охотник не стал дожидаться, побежал со всех ног. Перебрался через колючки, похромал дальше исцарапанный да испуганный. Все клянет: сестрину дочку, Ивана, лес, а пуще всего белую росомаху. Тут за спиной снова рык, вонью звериной пахнуло. Прибавил бегу Гарпани, помчался куда глаза глядят. И – кланк – попал в медвежий капкан ногой.