Я снова накрыл головоломку пленкой и проверил шкафчик между печью и водонагревателем. Он был старомодным, с множеством выдвижных ящиков. В одном я нашел шурупы, в другом — плоскогубцы и гаечные ключи, в третьем — пачки квитанций, скрепленных резинкой, в четвертом — стамески и то, что должно было быть точильным камнем. Я положил его в карман, взял косу и пошел наверх. Радар хотела напрыгнуть на меня, и я строго велел ей держаться подальше, чтобы случайно не ткнуть ее лезвием.
Мы пошли на задний двор, где, как я уже знал, мой телефон хорошо ловил сигнал. Я уселся на ступеньки, а Радар улеглась рядом со мной. Открыв «Сафари»[59], я набрал «заточка с помощью точильного камня», посмотрел пару видеороликов, а потом приступил к работе. Много времени на заточку косы не понадобилось.
Я сделал снимок, чтобы показать его мистеру Боудичу, а потом поехал на велосипеде в больницу. Он спал. Вернувшись в предвечернем свете, покормил Радар. Я немного скучал по бейсболу.
Ну… может быть, больше, чем немного.
Во вторник днем я начал косить высоченную траву, сначала спереди от дома, а потом и сзади. Примерно через час я посмотрел на свои покрасневшие руки и понял, что скоро там вздуются волдыри, если я не сделаю перерыв. Я надел на Радар поводок, дошел с ней до нашего дома и нашел в гараже пару папиных рабочих перчаток. Потом мы поднялись обратно на холм, двигаясь медленно из уважения к больным ногам Радар. Я продолжил косить, пока Радар дремала, потом покормил ее и вернулся домой. Папа пожарил гамбургеры на гриле на заднем дворе, и я съел три штуки. Плюс вишневый пирог на десерт.
Потом папа отвез меня в больницу и ждал внизу, читая отчеты, пока я ходил навестить мистера Боудича. Я увидел, что ему принесли ужин — гамбургер и макароны с сыром на гарнир, — но он почти ничего не съел. Конечно, он не провел два часа, размахивая косой, и, хотя он старался быть любезным и посмотрел несколько новых фотографий Радар (плюс одно фото косы и другое — его наполовину подстриженной лужайки перед домом), было ясно, что ему очень больно. Временами он нажимал дозатор, подававший ему в кровь обезобливающее. В третий раз, когда он это сделал, он издал тихое гудение, как делают, если участник игрового шоу дает неправильный ответ.
— Чертова штука. Я на пределе сил. Лучше уходи, Чарли, пока я не облаял тебя только потому, что мне больно. Приходи в пятницу. Нет, в субботу. Может быть, к тому времени мне станет лучше.
— Они не сказали, когда собираются вас выписать?
— Может быть, в воскресенье. Пришла дама и сказала, что хочет помочь мне работать над…, — он поднял свои большие руки, покрытые синяками от капельниц, и показал пальцами кавычки. — …«планом восстановления». Я сказал, чтобы она шла к черту. Не совсем так, конечно — я пытаюсь быть хорошим пациентом, но это трудно. Это не просто боль, это еще…, — он сделал вялый круговой жест, а потом уронил руки на покрывало.
— Слишком много людей, — сказал я. — Вы к этому не привыкли.
— Ты понимаешь. Слава Богу, хоть кто-то понимает. И слишком много шума. Перед тем, как уйти, эта дама — ее фамилия Рейвенхаггер или что-то в этом роде, — спросила, есть ли у меня дома кровать на первом этаже. Кровати нет, но диван там раскладывается, хотя его давно уже не использовали для сна. А может, и никогда. Я купил его только потому, что увидел на распродаже.
— Я постелю там, если вы скажете мне, где взять белье.
— Ты знаешь, как это делается?
Как сын вдовца, который прежде был заядлым алкоголиком, я это знал. А еще знал, как стирать одежду и покупать продукты. Я был отличным юным созависимым.
— Да.
— Бельевой шкаф. Второй этаж. Ты уже был наверху?
Я покачал головой.
— Что ж, думаю, сейчас у тебя есть шанс. Это напротив моей спальни. Спасибо тебе.
— Без проблем. И в следующий раз, когда эта дама придет, скажите ей, что ваш план восстановления — это я, — я встал. — Ладно, пора идти и дать вам немного отдохнуть.
Я направился к двери. Он произнес мое имя, и я обернулся.
— Ты — лучшее, что случилось со мной за долгое время. — Потом, как будто обращаясь больше к себе, чем ко мне, сказал. — Я начинаю доверять тебе, хотя выбора все равно нет.
Я сказал папе, что он сказал обо мне как о лучшем, что с ним случилось, но не о доверии. Какой-то инстинкт заставил меня сдержаться. Папа крепко обнял меня одной рукой, поцеловал в щеку и сказал, что гордится мной.