– А в чем подвох? – осведомился Алеша Беркович, – Я, между прочим, когда в юниорах был, тоже всегда осуществлял шефскую помощь подрастающей смене!
– Это мы не сомневаемся, – буркнул Илья.
– Подвох оказался в том, – пояснил Филимонов, – что зал-то наш тренировочный размещался в полуподвальном таком помещении, и водопроводом обслуживался по остаточному принципу. То есть, вода первые минут десять-пятнадцать текла строго холодная, и ее надо было «сливать», и тогда, может, если повезет, пойдет теплая. Вот для этого нас Грушин вперед себя и запускал всегда…
– Ты тоже так наставничал? – строго спросил Илья у Берковича.
– Илья, ну ты же знаешь, что я совсем не то имел в виду! Ладно, давай – чего там дальше?
– Дальше…
Дальше было дальше. И на учебно-тренировочных подвигах Грушин, в отличие от Хуха, форму одежды никогда не путал. Другое дело, что и результатами не баловал. Учитель нам так и говорил: дескать, для Хуха второе место – это неудача, а для Грушина второе с конца – большой личный успех и прогресс. Ну, у Сэнсея с чувством прекрасного всегда порядок был, как вы знаете… Ну и потом опять: Хух оттачивает мастерство в поте лица, Грушин наслаждается жизнью и молодостью, потом общекомандный подвиг, Хух привычно лучший, Грушин наоборот, а в целом – место в середине таблицы. Хух как-то даже хотел наедине с Грушиным пообщаться, обсудить кое-что начистоту… но тут такой наличествовал тонкий момент: Грушин-то был почти на полпуда Хуха тяжелее, да и вообще в объемах превосходил, так что вот. Сохранялось между ними, по-простому говоря, динамическое душевное равновесие.
Так и жили, в общем. Занятие окончено, мы, значит, в душ идем, послушание свое заключительное исполнять, старшие товарищи о своем беседуют… а на улице уже – две дамы сердца Грушина поджидают. У нас там поблизости как раз был закрытый пансион благородных девиц и грядущих дам сердца, ну как «закрытый», раз поджидали… И он, наконец, к ним выходит, весь разодетый, благоухающий такой, после тепленького-то душа, под руки обеих подхватывает, а они еще наперебой хохочут заливисто и Виталия мороженым обе угощают. Нет, ну это правильно, я считаю: хочешь благородного героя нормального – начинай его прикармливать с младых ногтей. А Грушин еще так весело орет Хуху: «Давай ко мне, брат, поделюсь с тобой, куда мне две, жалко, само собой, но мы же друзья!» А Хух поглядит так насуплено, вроде и того и другого охота, вон, и друг предлагает жертвенно, а нельзя. И мороженого нельзя, потому как Хух свято боевые свои три с половиной пуда блюдет всеми силами, чтоб ни грамма лишнего… И девицу не рекомендуется, потому как от Сэнсея на вечер задание есть и по боевой подготовке, и по ментально-медитационной части. Так и махнет рукой опечаленно. Грушину-то что, ему что Учитель сказал, то тут же и вылетело, чуть за порог шагнул.
А тут, значит – разговор между ними серьезный. Мы шейки тоненькие из засады тянем, слова разобрать пытаемся, хоть отрывочно… И выходит такая, значит, тема, что Хух у Грушина интересуется, как ему такие же модные штаны как у того раздобыть…
– Модные были штаны? – спросил Алеша.
– Модные – это не то слово! Это какой-то был последний писк и визг! Все какие-то простроченные, раскрашенные, с карманами, и даже ширинная часть была пущена этак наискосок! И главное – прямо по атлетическому грушинскому тазобедренному суставу, вот как влитые, будто по мерке. А может, и вправду по ней. А время еще бедное было, и нормальные-то штаны заполучить – и то большой вопрос, а уж такие…
– Студент, а ты разве застал еще те времена?
– Ну а как же, почему же нет…
– Я понял, про что ты. У меня тоже такие были, – мечтательно протянул Алеша, – Эх, сказка! Поэма! Мне отец тогда их раздобыл… оно как получилось. У него знакомый воротила был, ну, деятель по распределению товаров потребления – и мы с ним как-то тоже на подвиг выступили. Ну, я сперва не разобрался, ринулся, сам в гущу вражескую-негодяйскую полез, мечом крушу все вокруг… вдруг сзади по голове – ба-бах! – врезали так, что чуть шишак не слетел. Я оборачиваюсь, да так и обмираю: стоит отец родной! И говорит мне – ты что, щучий сын, творишь, я тебя для чего сюда привез?! Ты сам не лезь, ты на Владимира свет Петровича работай аккуратно, технично. Тут я тоже смекнул, что к чему, перестроился. Вот, Владимир Петрович, не изволите ли голову Змею Горынычу одну срубить? А вот пожалте, подаю на вас – Соловья-Разбойника пленить не угодно ли? И так далее. Ну и Владимир Петрович оценил порыв, после битвы победной пригласил нас на свой склад закрытый, и я там подобрал себе одежонку, да не вообще, а чтоб лично по себе, чтоб ни надставлять, ни укорачивать… И, главное дело, походить-то в ней почти не пришлось! Сэнсей как увидел – ну-ка, говорит, Беркович, сымай этот срам, обувай обратно казенное, как уставом и предписано! Да, были бы обычные, висели бы там, или топорщились где – может, и не придал бы внимания, а тут прям по ниточке – ну и сымай…