Сказка зимнего Синегорья
Юлия Рудышина
— Снежка! Айда! — громкий старушечий окрик встревожил морозную тишь проулка, и стая ворон всполошено слетела с забора соседки Часихи, крепкой ещё бабы, хотя давеча ей годков семьдесят исполнилось. Она звала Снежанку на пельмени — девушка приехала в Усть-Катав к родне, и гостью с далекого юга все привечали да звали на угощение. Как ей было любопытно послушать байки уральские, так всем в городке нравился ее говорок — то и дело просили что-то сказать на украинском или песню спеть. В детстве она никого не смущалась — бывало, идут по улице с отцом, песни поют — то про Галю, которую казаки украли, то про хлопцев, которые коней распрягают, сейчас же Снежанка сильно смущалась и старалась как можно скорее привыкнуть к усть-катавскому говору, на лету хватая местные слова и манеру растягивать гласные.
— Иду! — крикнула Снежанка. — Сейчас, теть Нюр!
Она проводила взглядом стаю, отметив, что птицы кричали слишком испуганно. Да и крупные они больно для обычных ворон. Показалось все это дурным знаком. Оглянулась — по белому полотну снега скользили клочковатые темные тени, и среди сугробов петляла и вилась синей змеей тропка. Удивительная зима на Урале! В глубоком снегу целые лабиринты прорыты извилистые, нависают с карнизов и крыш огромные сосульки, и то и дело метет и метет, словно снегопад здесь бесконечен. Непривычно Снежанке, загадочное все вокруг в белоснежном покрывале, дивное, как в сказке — дома-то снега мало, бывают совсем сухие зимы, даже дождь когда-то на Новый год шел.
Не хотелось уходить с улицы, несмотря на холод. Впрочем, мороз на Урале ощущался не так, как в родном Приазовье — там из-за сильной влажности и ветров было намного тяжелее переносить зиму, и минус десять-пятнадцать в степи казались холоднее, чем минус тридцать здесь. Над домами, застывшими в белых искрящихся шапках, валил дым — газ в Шубино ещё не провели, хоть и обещают вот-вот, и люди живут с печным отоплением, по старинке. Дым уходит столбами в серое хмурое небо, как всегда при морозе, и кажется, что над поселком вырос целый лес призрачных, сотканных из туманной взвеси деревьев. А чуть правее, над рекою, нависает громада Медведь-горы, один склон которой пологий, а второй — круто обрывается скалистой стеной. Летом туда за ягодами ходят, на склоне том много полян с земляникой и черникой, даже костяника и брусника попадаются.
Снежанка привычно застыла, смотря на каменную громадину, что сейчас казалась черной на фоне белых снегов. Местные удивлялись ее способности в простой скале разглядеть диковинку, а девушка никогда не могла объяснить своих фантазий, лет пять назад и рассказывать про них перестала, повзрослела ведь, смеяться станут. Но каменные выступы над железнодорожной насыпью снова оживали, менялись очертания скалистых карнизов, и вот уже не гора перед ней, а изящный дворец, чьи башенки и галереи взвились над спящим серебристым змеем.
Снежанка стоит и едва дышит, боясь спугнуть волшебство, и забыла будто, что ее звали. А все вокруг сверкает, искрится, и звезды на небе танцуют, хоровод водят, подмигивают девушке — мол, айда, с нами плясать! Так бы и вспорхнула, полетела бы — да вот крыльев нет…
— Да что за девчонка характерна така? — Часиха вышла на крыльцо, не утерпев, видать, ждать. Руки в боки, лицо каменно, брови сведены.
Но девушка знала — бабка добрая, только для вида сейчас ярится. Часиха всегда возилась с ней, когда приезжала Снежанка на Урал, и гостья с юга любила по лету ночевать с ее внучками на сеновале. А ещё старуха заставляла пить парное молоко — Машка и Аришка пенку любили, а городская Снежанка все пыталась сбежать да отнекивалась — вкус молока только что из-под коровы взятого казался ей противным.
Девушка прошла мимо конюшни по двору, занесенному белой снежной крупой. Скрипнула калитка в палисадник. Ветер? Снежанка бросила быстрый взгляд на голый малинник, который чернел за деревянной оградкой палисадника. Но ветра не было, а ветки шевелились, словно кто-то лазил по кустам. Снежанка частенько видела что-то недоступное другим — вот и сейчас в морозном воздухе появилось облачко пара, будто кто его выдохнул, а после и сморщенное личико показалось — улыбка у духа хитрющая была, словно знал он что-то, что другим неведомо.
Старуха все так же стояла на крыльце, опираясь о перила — она явно ничего не замечала. Снежанка лишь улыбнулась зимнему духу и помчалась по лестнице, чтобы настырная Часиха не поняла, что девушка снова видит что-то странное. По детству-то все смеялись, когда махонькая и любопытная девчушка рассказывала, что узрела лохматого дедка под печкой, у которого лицо точь-в-точь, как у покойного деда Пани, которого Снежанка и видала только на фотокарточках, или когда говорила, что под лавкой патлатая шишига зубы скалит — и как избу пробралась… А то, бывало, в лесу выходил к девчоночке зеленоволосый лесовик с кожей, будто кора дуба — коричневой и сморщенной… В пруду заводском, в стороне поселка Паранино, у мостков да лодок, водяницу Снежка одного разу разглядела, волосы у нее были что трава луговая или ряска речная, на них — венок из крупных ромашек и малиновых мелких цветочков, похожих на васильки — часиками их называли. В пруду вода хорошо прогревалась, детвора все лето там купалась… это все было, когда Снежанку привезли к баушке на все лето, годков десять ей было, и к воде без надзора старших сестер ходить не разрешалось. Но своенравная девчонка часто сбегала, а Аришка с Машкой никогда не сдавали — такие же хлынки были, то в лес по ягоды умчатся без спросу, то на речку, а то и к яру, что на Первомайке — туда идти долгонько было, зато места больно красивые, цветов много и родник бьет.