— А знаете что, Павел? 9 часов 40 минут 30 секунд — это время обращения Юпитера вокруг своей оси. Во как!
У Пашки широко открылись и заблестели глаза, отражая мерцающий желтый огонек свечки.
— Александр Андреевич, а вы астроном? — спросил Пашка.
— Нет, я, скорее, физик, но астрономия входит в круг моих интересов.
— Александр Андреевич, а можно я к вам еще раз приду? Это для меня очень важно! И интересно!
— Можно?
— Разумеется, Павел! Буду очень рад! И ребят своих приводите. Жаль, сейчас вам нельзя тут долго оставаться. Раньше тоже, конечно, бывало, ради науки на костер шли. Но чтобы на шапку… Подлец все-таки Мездряков. Я выгляну на лестницу, посмотрю, нет ли этого хмыря болотного. А вы приходите, каждый вечер в девятнадцать тридцать я буду стоять у подъезда, чтобы Мездряков вас не тронул.
Александр Андреевич приоткрыл входную дверь и прислушался:
— Опасность миновала, — сказал он голосом Левитана, — ну, Павел, бегите!
— Спасибо! До свидания! — сказал Пашка и исчез в темноте лестничной площадки.
Через минуту свет снова зажегся. Холодильник забурчал, возвращаясь к жизни и сердясь на яркую лампочку.
«Какой замечательный кот этот Павел», — подумал Александр Андреевич, взял со стола пустую пачку из-под мороженого и бросил ее в помойное ведро. Ведро вспыхнуло голубым светом и грохнуло так, что зазвенели стекла.
— Шарр-латан, шаррр-латан, шарррр-латан! — пропел Александр Андреевич и отправился умываться и чистить зубы пастой «поморин».
На следующий день товарищ Мездряков снова вызвал врача. Когда доктор Рунт-Шталевский переступил его порог, то сначала решил было, что Мездряков неосторожно побрился нетвердою рукой. Но приглядевшись, Никифор Станиславович заметил, что изодрана не только левая щека пациента, его подбородок и шея, но еще и уши и нос, бритьем которых может похвастать далеко не каждый, даже очень волосатый человек.
— Выбежал я, знаете ли, на минуточку, — сказал товарищ Мездряков и невольно поглядел на дверь уборной, — в аптеку выбежал, а тут с дерева — кот! Рыжий такой. Прямо на голову!
«Нетрудно догадаться, что прыжок исполнил Мантейфель. Как мастерски он его отделал!» — с восхищением подумал Никифор Станиславович, доставая из портфеля бутыль перекиси водорода.
С тех пор Мездряков стал уже не опасен для котят, потому что стал бояться кошек так сильно, как, наверное, их боится не всякая мышь. Теперь братья вместе с Вороной чуть ли не каждый вечер приходили в гости к Александру Андреевичу, а иногда Александр Андреевич приходил к котятам в подвал. Их встречи были не просто приятным общением друзей, они вместе собирали высокочувствительный приемник, чтобы попытаться лучше понять странные сигналы, впервые услышанные Пашкой в наушниках его детектора.
Пашка и Рыжий Мантейфель с удовольствием копались в книжках Александра Андреевича, обнаруживая такие интересные вещи, о которых они и не догадывались, лежа под китайской розой в детской библиотеке на Пулковской. Удильщик же больше хлопотал по хозяйству, много времени проводил на кухне Александра Андреевича у плиты; сдвинув фуражку на затылок, он гремел кастрюлями и сковородками, напевал что-то из «Кавказской пленницы», мурлыкал и готовил необыкновенно вкусно. А иногда он запрыгивал на холодильник и сидел, подолгу глядя в окно. Как ни странно, холодильник смирился с Удильщиком и даже симпатизировал ему.
Миновало недели две. Александр Андреевич и котята с помощью Вороны, растянули между крышами соседних домов антенну из медной многожильной проволоки, закрепили ее на изоляторах, и протянули в подвал. В подвале уже был готов радиоприемник. Он состоял из нескольких панелей с лампами, трансформаторами, зелененькими сопротивлениями и серенькими конденсаторами. Панели отдельно друг от друга были расставлены где попало и соединялись между собой легкомысленными проводками. Динамики лежали в уголке в коробке из-под торта «Полет».
Котята, Александр Андреевич и Ворона, озябшие, отряхивающиеся от снега, спустились в подвал.
— Ну что? По бутербродику? — спросил Удильщик.
— Нет! Нет! — закричала Ворона, — включаем скорее.
Пашка воткнул штепсель; в лампах, медленно разгораясь, засветились слабые огоньки, в коробке «Полет» зашипело и, вдруг, запели соловьиные трели позывных радио Ватикана. Пашка стал крутить настройку частоты. «Пиии-и — уу-ить!» — сказала коробка и разразилась цепочкой морзянки. «В эфире русская служба Би-Би-Си…Пииуу-фьють…» Тирольская песня, как сквозь сон, еле слышно, над сказочными белыми Альпами. «Зекс унд цванцихь…» — откуда-то. «Пи-ууууу, быр-быр-быр, дррррр-р, фиии-ууууу… севернее Сайгона стратегические… фиууу-фиу-бууууууууу… шестого флота… пиу-у.» Робертино Лоретти, «пи-ууу», какая-то галиматья, гавайская гитара, «пи-ууу», галиматья, «пи-ууу», Робертино Лоретти, «пи-у», галиматья.