— Послушаем его, потому что старее всех нас этот огонь.
Немедленно пошел Баган и в ту же ночь влез в пшеницу, что была в хлеву. Перебирает, перебирает и находит одно зернышко; прильнул он к нему и говорить: «Пшеница Ягорова, пшеница, не давайся», — и бросил зернышко поверх охапки. Идет затем он в избу, забирается в шерсть, находить одну шерстинку; прильнул он и говорить: «Шерстинка Ягорова, шерстинка, не давайся», — и бросил шерстинку поверх шерсти. Идет он в сарай, перерыл всю солому, находит одну соломинку и говорит ей: «Соломинка Ягорова, соломинка, не давайся», — и кладет ее поверх охапки.
Поднявшись утром, мачеха начала, как всегда, наводить порядки. И все слушают ее, как она того хочет; но только во всём все же находится какой-то пустячок, который ей не поддаётся. Если мачеха бросит жито на жернова, всё жито смелется, но одно зернышко останется. Свистит, верещит, останавливает жернова, но не может она найти это зернышко.
Если возьмёт мачеха шерсть в прялку, вся шерсть мягко прядётся, только одна шерстинка не хочет: колет пальцы, будто иголка, и нельзя разобрать, что это за шерстинка.
Если же идёт она в сарай набрать соломы, чтобы плести жгуты, — вся солома гнётся, только одна соломинка упорно не хочет согнуться, а когда мачеха хочет ее выдернуть, соломинка спрячется и не знаешь, где она, эта соломинка.
Так день за днём — все четыре дня. А мачеха сама себя утешает и успокаивает.
— Это ничего. Одно зернышко, одна соломинка, одна шерстинка. А всё другое — моё.
Но что-то томит ей сердце и силы отнимает — не так всё идет, как шло бы, если бы этой соломинки не было… И овладел мачехой страх.
На пятый день отправилась мачеха осматривать свои три полосы поля. Как только подошла она к плетню, тот час же через плетень показалась баба Полудённица. Только немного она подняла голову из земли; было уже под вечер, и она бы замерзла, если бы совсем вылезла из рва.
Искривила баба шею от злости и сказала мачехе:
— Не стоит тебе и заботиться о поле. Возвращается тот, чьё оно.
Испугалась мачеха, а баба еще больше искривила лицо:
— Убежал от меня пастушок, твой пасынок. Вскоре он придет сюда. Помоги ты мне его опять изловить.
— Помогу, родная. Как же, помогу! — умиляется мачеха. — Но как мы сделаем это?
— Легко. Когда ты увидишь, что он идет, ты его приветливо позови из-за калитки. А я у калитки землю вырою, чтобы под землей образовалась пустота. Когда он станет на нее, то провалится в ров, а уж когда провалится, то больше ты не беспокойся, — рассмеялась она так, что волосы зашевелились.
— Айда, милая, айда, копай, желаю тебе счастья, — согласилась мачеха.
Тотчас же Полудённица зарылась головой в землю и стала копать, копать, пока не выкопала ров под калиткой. Остался только тонкий слой земли над ямой. Если бы и птичка села, то должна была бы она туда провалиться.
К этому времени Ягор, бурёнушка и козочка подошли к лужайке у калитки. Изба, сарай и все вообще имущество ребенка уместились на маленьком холмике. У калитки стоит мачеха, из рва одним оком выглядывает баба Полудённица, но в дверях сарая сжался Баган на краю гнезда ласточкиного, а из-за Багана показались ласточки. Все вперили взгляд туда, на лужайку, куда подошёл сиротка.
Обрадовался Ягор избе и сараю, а козочка спросила бурёнушку:
— Что нам делать, сестрица?
— Ей-ей прекрасно, — поспешил заверить их Ягор. — Я первый войду в калитку, а вы двое за мной.
— Это будет плохо, детка Ягор. Мы одиноки на свете, и нужно нам быть осторожными.
Остановилась коровка и всмотрелась в калитку — долго смотрит и затем говорить:
— Мне там что-то не нравится. Не идём дальше.
Всмотрелась и козочка, и она говорит:
— Мне там тоже не нравится. Подождёмте.
Стоять он так, упёрлись и не дают ребёнку пройти.
— Айда, сынок, не бойся, простила тебя мать, — ласково зовет мачеха.
Ягор, соскучившийся по своему дому, хочет пройти, но бурёнушка и козочка не пускают.
Сразу увидела мачеха в чем дело и усмехнулась про себя: «Печально было бы, если бы я не умела перемудрить того, которому советы дает коза да корова».
И открыла она калитку настежь, стала с краю и начала звать.
— На, милый, на!
Сразу помутилось в голове у коровки и у козочки. Разве животные могут противостоять своей настежь открытой калитке. Подняли они головы, заметили калитку и открытые ворота сарая, забыли все и пошли к калитке, — а радостный Ягор впереди них.
Все умолкло; съежилась во рву Полудённица, сжала руки мачеха, затихла изба, поле и садик — наступила всеобщая тишина, а дитя всё ближе к калитке.
И когда все замерло в молчании, неожиданно раздалось над сараем щебетанье — выпорхнули из гнезд ласточки. Молодые и старые, щебечут они и порхают под стрехой, кружатся и носятся перед сараем и непрестанно кричат и шумят.
Поднял ребенок глаза, неожиданно остановилась козочка и бурёнушка, огляделась и мачеха, не зная, откуда такой шум.
Но из ласточкиного гнезда стало что-то спускаться на ворота сарая.
Закрыло двери, заколебалось и разделилось, а в дверях показался старец. Борода у него седая и длинная, белая подпоясанная рубаха, а подмышкой сноп пшеницы. Стоит старец, не шелохнётся, только улыбается и поднимает руку по направлению к ребёнку, останавливая его, чтобы не шел он дальше.
И тихо в дверях колышутся нити.
Похолодела мачеха от страха: о таком старце в доме никогда она не слыхала, и не знала она, жадная пришелица, что предки вплели в плетень дома. А Ягор со своей лужайки загляделся на старца, и когда заметил у него подмышкой сноп пшеницы, сразу же по-детски рассмеялся, стал на колени, а старец из ворот сарая благословляет внучка и через калитку, и через мачехину голову, и через ров, гибель несущий. И Ягор остался коленопреклоненный на лужайке, а не пошел дальше.
Стоит мачеха, окаменев от увиденного чуда, но как только исчез старец, охватила ее ярость и бешенство.
— Здёсь, в доме, дитя сильнее меня! Под стрехой всякие колдовские чары, и они его сторону держат. Пусть не приходит домой!
И вынесла она кусочек хлеба, бросила его через открытую калитку Ягору на лужайку и насмешливо сказала сиротке:
— Вот всё, что тебе отец в наследство оставил. Бери это и иди, и чтобы глаза мои тебя больше не видели.
Поднял Ягор хлеб и спрашивает:
— Есть ли еще что-нибудь моё, что бы ты мне дала?
— Есть — опять с насмешкой говорить мачеха, — одно зерно, одна соломинка и одна шерстинка. Ты силен, сильны и они, ну, и соединяйтесь, если можете.
Жестоко она посмеялась, но не в добрый для себя час, потому что переполнилась уже чаша.
Едва она это сказала, как через лужайку протянулась длинная веревка. Привязались в один миг концы веревки за столбы с обеих сторон калитки, и что-то влезло под веревку и потянуло. Сильно дернуло и еще сильнее потянуло. Двинулась калитка, двинулся весь плетень и все, что плетнем обнесено было: поехала изба, и сарай, и нива, и поле вдоль холмика. Когда проехал весь хутор, открылся ров перед калиткой, провалилась в ров мачеха, стоявшая у калитки, перешел дом через ров, засыпал мачеху, отрубил голову бабе Полудённице, а имущество ребенка прошло все, и гладко прошло, словно на ладони Божьей, — вдоль холмика, как раз к сиротке. И остановился хутор перед ребенком. И не осталось от всего этого нигде никаких следов, кроме следов копытцев, величиной с мышиные лапки, на лужайке, где Баган хутор на веревке тянул.
Обнял Ягор одной рукой козочку, а другой бурёнушку и вошел с ними в жилище свое. Когда вступил ребенок в избу, тогда и гвоздики засияли, и лампа-маслянка вспыхнула, и прялка материнская прослезилась, а соломинка, зерно и шерстинка пришли, успокоились и легли у ног сиротки в его доме.
А Баган? Вот он в плетне, в своем снопе пшеницы, и уже спит. А что же ему и делать, если от всех его дел это для него все- таки самое приятное?