Можно было бы обидеться, но он так мягко и горячо упрашивал, так нежны были прикосновения, что не было никаких сил на это — и она позволяла ему делать всё, что хотел.
***
— Думаю, папеньке о произошедшем вскорости доложат Хугин и Мунин, его вороны, и за дальнейшее распространение заразы можно не опасаться: и заставы поставят, и беречься будут… другой вопрос, что нам отсюда просто так не выбраться. Зря, конечно, сразу всё не сожгли, но кто ж знал… пятьсот-то лет назад здесь обычная чума случилась, в начальной стадии вполне излечимая. И не такая вирулентная, — Локи, порозовевший и довольный жизнью, кутаясь в шкуру и прижимая к себе наложницу, бодро излагал мысли.
— Что такое «вирулентная»?
— Заразная значит. На расстоянии полёта стрелы можно заразиться. Будь я сильнее… но что имеем, то имеем. Скоро ночь, и у меня появились идеи.
Как выяснилось, идеи были с некромантским душком: Локи вызвал фамильяра, явившегося в образе огромной бесплотной пантеры, сливающейся с тенями наступающих сумерек.
— Пойди, принеси мне голову умершего от чумы, — глухой голос звучал словно из-под земли, и Сиф поёжилась.
Пантера тут же исчезла, а Локи словно посветлел, стал не таким отстранённым, и счёл нужным пояснить:
— Будь я на пике, мог бы вызвать всех мёртвых округи и без части тела, но сейчас не уверен в своей способности сдержать их… сожрут ещё. Лучше направленный вызов, а для него нужна косточка какая-нибудь. Мурасаки болезнь не тронет — она дух, — и снова уставился на огонь.
Сиф молча сидела, иногда проходилась по полянке, разминая ноги. Смотрела и слушала, больше обращая внимание вовне. Порывистый ветер гнул верхушки елей, осыпая налипший на ветки снег, потрескивали стволы — никаких иных звуков, ничего угрожающего. Дёрнулась и схватилась за меч, когда костёр вырос и загудел, но тут же расслабилась, поняв, что Локи ждал этого и выглядит спокойным.
Огнистая пантера, появившаяся в центре костра, была Мурасаки — видно, прошла какими-то своими путями. Вернулась она с добычей: с чисто кошачьей брезгливостью выплюнула из пасти тёмный округлый предмет — и тут же исчезла.
Локи, приглядевшись, потыкал мёртвую голову палочкой и закатил поглубже в костёр:
— Пламя очищает. Так не заразимся, а поговорить нам ничто не мешает. Сейчас, сейчас… — и завозился, вытаскивая из своей иномирной кладовки всякое: мешочки, склянки, ритуальный нож и тому подобное.
Сиф смотрела, отойдя на край поляны, как сюзерен, темнеющий на фоне пламени, сыплет в огонь порошки и читает заклинания. Проявившийся в костре силуэт, сгорбленный и кашляющий так, словно выкашливает лёгкие, попытался шагнуть из него, но что-то его удерживало. Мертвец поднял голову — глаза его нехорошо поблескивали голодноватыми огоньками, и он пытался сфокусировать взгляд, но снова зашёлся в кашле. Сиф неприятно было смотреть на него, но отвести взгляд она опасалась. Локи рассматривал вызванное исчадие с довольством хорошо поработавшего профессионала:
— Так, кажется, попался тупой крестьянин — не понимает даже пока, что умер.
И подбодрил тень, стоящую в костре, обратившись к ней:
— Кончай кашлять, не в лазарете уже. Мёртвые не кашляют, — и резанул ладонь, плеснув кровью в сторону мёртвого, — я вызвал тебя своей кровью и своей властью, отвечай мне: как тебя зовут, кто ты?
Мертвец перестал кашлять и выпрямился даже как будто с облегчением:
— Джорн из Чумной дыры, крестьянин я, — и всё равно, отвечая, косился в сторону Сиф и пытался выйти из костра.
— Смотри-ка, душенька, ты упырям нравишься, — с насмешкой негромко сказал Локи.
Та не выдержала и спросила:
— А что, сир, любой умерший при вызове упырём становится?
— Что ты, нет… предпосылки нужны, особый склад характера… и чтобы нагрешить успел. Этот, видно, успел: может, жену и детей бил, или ещё что… всё равно, в сущности.
И снова обратился к мёртвому:
— Как вышло, Джорн, что ты умер?
— Иволдовы сынки, чтоб им пусто было, в пещеры лазили, в которых мыши зимуют. Ну, и принесли заразу какую-то… Я их и не видел-то, слышал только, что все в их доме заболели. А потом в груди чесаться начало — прям пекло, ажно разворотить самому хотелось. Кашлял всё, какой-то дрянью харкал… потащился к знахарке, а она уж мёртвая… губы белые, и по ним махонький бледный паучок бежит, нитку тянет — изо рта… я сначала думал, слюна — нет, паутина… как с ума тогда сошёл, схватил палку и ударил, а у неё тело, как из трухи, враз распалось, и в груди комок паутины серой, и в нём паучки эти. Я тогда схватил бутылку самогону, и давай хлестать, а больше ничего и не помню, — а сам всё пытался, как бы между прочим, выйти из огня.