В предбаннике поймал себя на том, что непристойно торопится, сдирая с себя свадебное тряпьё, и что Сигюн всё-таки напугана. Потянулся успокоить — она слегка сжалась. Не выдержал:
— Ты моя жена, и я хочу только немного удовольствия, — сам удивился горечи, которую почувствовал, но лицо Сигюн дрогнуло, и он надавил ещё, — неужели это так страшно? Может, ты правда желаешь, чтобы я оставил тебя, как велела матушка?
Осёкся, подумав, что постоянно перескакивает с «вы» на «ты» и обратно, чего ранее не случалось — что делать с этим плебейством? Решил, что ничего не надо: плебей, в сущности, и есть. Сигюн ему нравится, вот и лезет… всякое. Может, это так смущает её? И был поражён, как вдруг изменилось её лицо: испуганное девичье исчезло, заменившись скульптурной холодностью и и презрением — нет, не к нему, а к миру. Голос стал глубоким и прохладным:
— Ваше Высочество, вы знали, что до того, как кинуть меня на выбор, простите, сосватать с любым из асгардских принцев, меня прочили в жёны королю Скагеррака? Вижу, знали. А знали, что он был слюнявой развалиной? Отвисшая нижняя губа, обрюзгшее лицо, припадки… все прелести старой королевской крови Скагеррак. Хотела умолять отца отменить помолвку — и не смела. Спасло меня то, что в Скагерраке случился переворот, жениха убили, а меня еле успели вывезти, — и остановила Локи, пытавшегося что-то сказать, властным движением руки, — молчи, молчи… А до скагерракского короля разговаривали с ярлом Фальстерских островов. По описаниям старым, толстым, годящимся мне в деды… принцесса это товар, он не должен залежаться, и продать надо выгодно. Странно, что на вершине мира, в Асгарде, к вам, принцам, иное отношение…
Локи старался держать лицо, не зная, какой реакции она ждёт. Сигюн нежно, каким-то потерянным взглядом, посмотрела ему в глаза; зрачки её бегали:
— И вот ты… мальчик. Красивый, нежный…
«О, она тоже с «вы» на «ты» перескакивает. И не боится. Ну и хорошо».
Тысячелетний мальчик на всякий случай тут же посмотрел щенячьими глазами и дрогнул бровями, изображая уязвимость. Принцесса, еле заметно усмехнувшись, закончила:
— Я сделаю всё, что ты хочешь. У меня нет опыта, кроме вычитанного в книгах, но я не ужаснусь с тобой ничему.
— Ты сможешь сама раздеться? — голос срывался, подводя его, и он боялся, как бы не подвело и всё остальное, а нужно было сдерживаться, и он не хотел сам раздевать Сигюн.
— Да, мой принц.
— Раздевайся и приходи ко мне, — он сорвал оставшуюся одежду и, не глядя, смотрит ли она на него, вошёл в сауну, слегка согнувшись в низковатой дверце.
Сауна была сотворена по точному подобию любимой ванахеймцами «banho de banheira». Не слишком просторная; широкие полки из светлых свежевытесанных досок ступенями поднимались к потолку. Пламя еле тлело под каменкой, так что да, было тепло, но не жарко. Рядом стояла бочка с душистым травяным настоем; на боку висел медный ковш для поддавания пара.
Локи раздумчиво посмотрел на ковш. Набрал воды и начал тщательно мыть член. Плескал на него водой, водил кулаком по стволу, сдвигал крайнюю плоть, обнажая головку. Готовя его для близости.
Дверь скрипнула, поддаваясь напору, и согнувшаяся Сигюн ступила босой ногой на доски пола. Волосы, стекающие белым водопадом до щиколоток, скрывали её тело; разглядев, что делает Локи, она замерла и уставилась, как будто чёрта увидела. Он неторопливо домылся и сел. Бесстыдно раздвинул колени и с ленивой насмешкой протянул:
— Мои глаза выше, дорогая, — опёрся руками на полку и раздвинул ноги ещё шире, слегка выгибаясь, демонстрируя себя.
Смотрела дорогая, понятное дело, не в глаза. Услышав насмешку, посмотрела уже в них.
— Ух ты, так даже ещё неприличней, да? — голос Локи был полон восторга. — Судя по тому немногому, что видно из-за твоей гривы, ты покраснела ВСЯ.
И попросил:
— Убери волосы, позволь посмотреть на себя.
Она закинула руки, откидывая гриву на спину — и отвернулась, прикрыв глаза.
Услышала его тяжёлое дыхание и не выдержала, взглянула: он смотрел так, как будто не видел ничего в жизни прекраснее, и сразу стало легче.
Он тихо, почти без голоса позвал:
— Иди, иди сюда, возлюбленная… ты прекраснейшая из женщин. Губы твои, как лепестки роз — наслаждение смотреть на них. Шея твоя пряма и стройна, как башня, и тысяча щитов поверженных военачальников висит на ней — и свой щит вешаю я на твою башню…
Она узнала древние стихи и продолжила:
— О, говори, говори ещё… речи твои волнуют меня.
— Стан твой похож на пальму, а груди на гроздья виноградные. Бёдра твои, как драгоценная ваза. Сотовый мед каплет из уст твоих, невеста, мед и молоко под языком твоим… О, иди скорее ко мне.
Она сделала несколько шагов, и он, взяв её за кисть, подтянул поближе, чтобы встала между ногами; приобнял, понуждая опуститься на колени.
Надавил слегка на нижнюю губу, приоткрывая её рот двумя пальцами, и тихо попросил:
— Ну… поцелуй меня там. Я мечтал об этом, — опустил руку ей на затылок и мягко, но настойчиво потянул вниз, опуская всё ниже и ниже, ласково массируя шею. — У тебя такие нежные губы, прекрасная. Прошу тебя, умоляю.
Она прикоснулась губами, и он застыл, желая удержать момент — вот, его рука запуталась в льняных волосах, и эти розовые губы покорно целуют его куда хотелось. Она не отказывала, и сначала он, постанывая, просто смотрел, как она целует его и медленно впускает в рот. Потом понял, что она не представляет, что делать дальше, и стал осторожно направлять и показывать, как двигаться. Иногда надавливал слишком сильно, и она давилась, и тогда он отпускал, позволяя ей не брать слишком глубоко и просто вылизывать горячую плоть по краям. Этого казалось мало, и он снова прижимал её к себе, каменея и с трудом дыша, пытаясь удержать себя, но долго держаться не смог. Сдавленно сказал:
— Пожалуйста, не останавливайся, мне сейчас будет очень хорошо. И проглоти, если сможешь.
Ухватил её за волосы, задвигался, низко рыча и стремясь загнать себя поглубже — и захрипел, изливая свой восторг в её рот.