Локи сдержал улыбку, дрогнул бровью разочарованно:
— А, ну раз так…
— Да, ты не думай! Я лично тебе какую хошь бабу украду, хорошую! — и, присмотревшись к индифферентному лицу собеседника: — Или шкаф…
«И за что же такие милости от великого народа ромальского мне, простому подкидышу? Ненавижу, б... дь, ромал».
Вслух не сказал, только внимание изобразил.
Ромал, который тянул, как мог, решился:
— Дядя мой, барон Рацуш…
И снова умолк.
Локи, которому этот спектакль начинал надоедать, скучающе поинтересовался:
— Надоел, козёл старый? Спихнуть хочешь и сам баронствовать? А удержишь? Ярмарка — место опасное.
«Жалкие людишки всё о своём, о власти да о деньгах. Хм… а что тут могу урвать я? Шкафом он у меня не отделается, если что».
Ром замотал головой, как пьяный (а может, и правда для храбрости лишку выпил), серьга блеснула в смоляной гриве:
— Нет, нет! Я честный ром! Я бы подождал, кабы его душу Мелало не съел!
Локи опустил глаза, вспоминая. В демонологии ромал действительно имелся некий Мелал, двухголовый двоедушный ворон, способный заражать бешенством. Заражённый начинал творить жуткие вещи: убивать, насиловать, воровать. Кроме того, он лишался речи и вместо слов произносил лишь неразборчивое карканье.
Но тут был нюанс: Локи бывал на ярмарке, и ромальского барона Рацуша видывал. Так вот, барон безо всяких демонов вёл себя, как положено заражённому, и неразборчиво каркал при том. Видно, считал, что уважаемого человека поймут. А кто не поймёт, тому и хуже.
«Это как же они определили, что барон одержим, интересно?»
Сухо спросил:
— Посмотреть на дядю твоего можно, честный ром?
— Он чужих вовсе к себе пускать перестал…
— Так ты-то не чужой?
— Я нет…
— Ну и хорошо. Сейчас зайдём в отхожее место, я платком перекинусь, нацепишь на себя и к дяде пойдёшь.
И, получше рассмотрев шею собеседника: «Чёрт, грязная какая! Может, лучше булавкой? Нет, не смогу. Булавкой сложнее, а я не на пике возможностей, надо силы экономить», — и, уже ромалу:
— Только слышь, Гозело! На голую шею не вздумай накрутить, под воротник платок заправляй! — «Воротник вроде почище».
Тяпнул последнюю стопку и поднялся.
Мир залился голубым светом, стал полон невнятных теней — в сущности, превращение в небольшой предмет предполагало, что тело переносится в потустороннее, и смотреть приходилось оттуда. Зато всякие магические непотребства стали видны ещё лучше, чем под леденцом, действие которого давно прошло.
Особнячок в стиле «ромальское рококо», выстроенный на задворках ярмарки, никакой магией не пыхал, как и окружающие его хибарки. Пыльный замусоренный двор, всюду бегающие чумазые ребятишки мал мала меньше и компания солидно подымливающих трубками ромал, сидящих на ступенях особнячка — ничто не фонило. Разве что морщинистая, в седых космах, ромна вся была увешана амулетами. Сидела рядом с мужчинами, тоже с трубкой.
«Охрана. Мужики, здоровые — наверняка охрана в мире физическом… а сидят-то как вразвалочку! Ну уж известное дело, рома навытяжку стоять не заставишь. А бабка может быть непроста, надо поаккуратнее», — и Локи перестал глядеть вовсе, обычно простейшее «я не вижу вас — вы не видите меня» в таком состоянии действовало безотказно.
С бабкой и правда возникли проблемы. Локи не смотрел, но слышал, как она заговорила на ромни:
— Авен бахталэ, Гозело! Давно тебя не видно, где гулял?
— И тебе удачи, мудрейшая! Там, сям…
— Ай, молодость, носит вас, как ветром, — она попыхтела трубкой и вдруг спросила: — Красивый у тебя платок, не подаришь?
«Вот коза старая!» — мнение Локи о цыганской магии слегка подросло.
Судя по возникшему молчанию, охрана подобралась, но Гозело вывернулся:
— Подарю, мудрейшая! Только от дяди вернусь, и сразу отдам. Негоже к старшему неряхой являться. Ромна помолчала, подумала, пыхая трубкой, потом медленно сказала:
— И то правда, негоже… ну иди, Гозело! — и её тяжёлое напряжённое внимание отпустило Локи.
88. Тайны и интриги
Гозело знал, куда шёл: целенаправленно пересёк первый этаж и поднимался по лестнице. Локи смотрел, слушал и думал: «А на первом-то этаже людно, как и должно быть — все бабы у ромалов только на первом живут, на второй подыматься не смеют, чтоб не осквернять… и всё в порядке. И свары бабские слышу, и сало на кухне трещит, в котором они, как обычно, пампушки сахарные жарят. Голоса неиспуганные. Демон-то баб жрал бы помаленьку, а они разбегались… или нет, потому что худо им без табора. Но сидели бы боялись».