***
Сиф ранним моросливым утром чувствовала себя человеком в худшем смысле этого слова. Как и господин Бьёрг, принцев управляющий финансами. Их обоих сюзерен разбудил в ночи ещё и поволок с собой. Сам он был весел, как жаворонок.
«Похоже, и ночью не спал. Как с вечера в подвал спустился, так и не лёг. А бодрый — так нанюхался в лабораториях своих чего-то», — Сиф далека была от восторженного образа мыслей, глядя, как трясётся на лошади непривычный к таким вылазкам господин Бьёрг.
« И финансиста зачем-то потащил. Да, в седле он, конечно, как коза на помойном ведре. Одно слово, шпак гражданский. Да и у меня лошадь неподходящая, казённая. Как Серый захромал, так подобрать не удаётся, никто за бесовой кобылой угнаться не может», — Сиф скользнула взглядом по пригарцовывающей вороной лошади и по возмутительно довольному сюзерену. И тут же, привычно прищурившись, по окрестностям — нет, никого вокруг, только бескрайние луга. Мысли мелькали, такие же серые и однообразные, как травяные пустоши, тонущие в утреннем тумане:
«Тут до Тунда луга и луга, а если на ту сторону переправляться, то давно повернуть нужно было, куда ж мы едем?» — но вопрос принцу не озвучила, считая, что её дело охранять, а куда ехать и как дальше жить, пусть сюзерен и думает.
Господин Бьёрг и вовсе ни о чём не спрашивал. Подпрыгивал в седле, иногда доставая фляжку и прикладываясь.
— Что, господин Бёрг, пейсаховка? Из самого Бердичева? Не даёте добру пропасть? — Локи, на взгляд Сиф, был смешлив и милостив.
Бьёрг, судя по искоса брошенному на принца затравленному взгляду, так не ощущал. Хотел что-то сказать — и смолчал.
— Так что, не греет настоечка? — Локи всё не отвязывался, и финансист, ёжась, ответил:
— Согревает. Но скверно и ненадолго, — и протянул фляжку: — Желаете, Ваше Высочество?
— Нет, мне зачем? Я не кабинетный сиделец, от раннего подъёма и скачки не разваливаюсь. Совесть, опять же, чистая… пейсаховка ни к чему!
На жизнерадостные интонации удивительным образом наслаивались оттенки желчи и мелочного желания уязвить. Сиф отвернулась, чтобы сюзерен не увидел, как её перекосило, и заметила дымок, вьющийся над приближающейся речной излучиной. Локи, проследив за её взглядом, свернул с дороги на траву:
— Нам туда. Не грустите, господин Бьёрг, сейчас согреетесь.
И припустил по траве галопом.
Дымок вился не над стоянкой косарей. Подъезжая, Сиф разглядела ромальские шатры, чуть позже ромал и даже торчащий из-за прибрежной рощицы нос небесной ладьи, на которой ромалэ, очевидно, прикочевали на Асгард.
И правда согревшийся и даже вспотевший от скачки господин Бьёрг срывающимся, не шибко довольным голосом сообщил:
— Опять мимо таможни, пошлин не заплатив!
— Свободолюбивый народ, дети галактики! — это Локи сказал громко и с выражением (шатры были уже близко), тихонько же и отвернувшись, так, что услышала только Сиф: — Ненавижу, б…дь, ромал!
Взлелеянная долгой жизнью ненависть совершенно не помешала принцу сахарно улыбаться замельтешившим вокруг ромалам — красивым, как райские птицы.
Его, судя по всему, ждали: усатые молодцы с гитарами ударили по струнам, затрещали бубнами, и вперёд выплыла черногривая носатая ромни с подносом, на котором стоял бокал.
Принц Асгарда порылся в кармане и высыпал на поднос пригоршню золота. Ромни сладко сощурилась на золото, на принца и затянула грудным голосом:
Хор наш поет тебе, родимый,
И вино течёт рекой,
К нам приехал, к нам приехал
Принц Асгарда доо-о-орогой!
Локи медленно, подробно выцедил бокал, и хор грянул:
Выпьем же за принца, за принца дорогого,
Свет еще не создал красивого такого…
Сиф, не слезая с коня, с оторопью смотрела, как Локи поводит плечами, начинает подмигивать, подхлопывать — и окунается в мелькающие вокруг смуглые руки в звенящих запястьях, чёрные кудри, блескучие зубы… Он отплясывал, не жалея каблуков, в центре шабаша, и его заслоняли летящие вихрем цветные подолы.
— Ай, молодая, не кручинься! — прямо перед конём возник седой ромал.
Сиф сморгнула: как-то она оказалась в центре вакханалии. Кисло подумалось, что магия ромальская сильна, всплыло гадкое присловье, процеженное Локи при въезде в табор. В глазах мельтешило, и она не заметила, как с коня её стащили. Песни с плясками не прекращались, а ромал всё толковал своё:
— Вижу, не по всаднику конь! Есть у меня — богатырский! С жеребёнка выпоил-выкормил, да думал, что не найдётся седока ему, так и умрёт неезженный, таково хорош! Пропадай моя голова, ничего не могу с собой сделать — твой конь, тебя ждал!
Сковозь пляски подводили уже жеребца сказочной красы.