Более холодоустойчивый Тор косился с сочувствием — и из-за погоды, и из-за того, что вот сейчас привезут братцу невесту, а какова она? Про внешность ванахеймок ходили разные шуточки, и он действительно от души сочувствовал брату. Переживал за него. Сиф шепнула:
— Ваше высочество, успокойте брата, он горюет из-за вас. Думает, вы можете быть опечалены, если невеста не понравится.
— Сиф, душенька, да я бы его успокоил, но у него в голове плохо укладывается, что я приданому радуюсь, а на невесту мне всё равно — ею может быть кто угодно.
— Хоть мужик с усами, — тихонько буркнула Сиф, у которой это тоже плоховато укладывалось в голове.
Локи безмятежно, с лёгонькой насмешкой ответил:
— Ещё и лучше было бы. Мужики меньше мозг выносят.
Корабли, везущие принцессу, задержались из-за не по сезону плохой погоды, один даже разбился в середине пути, причём флагман. Утонуло несколько человек, но принцессе спастись удалось, и далее путь она продолжала на корабле ванахеймского посла: путешествие прошло с приключениями.
Потрёпанные штормами корабли медленно, борясь с непогодой, пришвартовались, и ванахеймская делегация неторопливо двинулась к встречающим под приветственные клики. Торжественная процессия приближалась: окружённая воинами с оружием наголо уже виднелась высокая фигура в плотном белом покрывале, рядом с которой двигался посол. Невеста. Подойдя к королевскому семейству, воины раздвинулись, и посол, важно провозгласив:
— Её Королевское Высочество, милостью богов принцесса Сигюн Ванахеймская, герцогиня Северных островов и протекторатов Снорри и Гюльви! — сорвал покрывало.
Такого полного, абсолютного молчания Сиф не слышала никогда. Толпа замерла. Сигюн стояла вся в белом с головы до пят. Волосы её, роскошной гривой ниспадая к ногам, сливались с одеждой, тоже белые. Огромные снежно-голубые глаза сияли такой арктической чистотой, что по сравнению с ними любые другие казались бы болотными лужицами. Кожа... Сиф поняла, что до сих пор и представления не имела о том, какой должна быть настоящая кожа: не назовёшь же так те потрёпанные оболочки, что носят асы для защиты от протекания. Эта идеальная поверхность слоновой кости... Губы... губы были как влажные, сияющие перламутром лепестки розовой розы.
В древних религиях верующие ползали на коленях перед изображениями куда менее ослепительными.
Сиф, как женщина, быстрее отойдя от шока, оглянулась: оба принца казались ударенными, пожирали Сигюн глазами, но Локи очнулся быстрее. Сиф видела, как он метнул короткий взгляд на брата: тот, замерев, восхищённо пялился на мраморную грудь принцессы. Нет, там было, на что пялиться, но также Локи заметил, как та на мгновение опустила глаза и сжала губы, и, поняв, что подобными взглядами можно добиться только немилости, старательно начал смотреть невесте в глаза.
Понимающе усмехнувшись, Сиф подумала — очень хорошо, что она не придаёт большого значения тому, как выглядит, иначе бы сильно расстроилась: по сравнению с принцессой, любая виденная ею раньше красавица выглядела провинциальной дурнушкой.
В тишине неожиданно громко прозвучал плачуще-сочувствующий бабий возглас:
— Такую беленькую, чистую овечку да за нашего чёрта выдают!
Сигюн невольно метнула взгляд в ту сторону, но наконец Один, также восхищённо смотревший на будущую невестку, отмер и начал приветственную речь.
***
Сигюн этот день запомнился плохо: после тяжёлого путешествия отсутствие качки казалось непривычным, и обилие впечатлений, накладывающихся друг на друга, делало воспоминания смазанными.
В Ванахейме красивыми воспринимались высокие крепкие блондины с бородой; брюнеты же были редки, и относились к ним с осторожностью, зачастую подозревая в колдовстве. А тут и подозревать не надо было — она хорошо помнила слезливые причитания старой няньки, узнавшей, куда и за кого прочат любимицу:
— А во рту у того колдуна поганого зуб волшебный... Ноет зуб, крови просит — и в который день крови не изопьёт, в тот и невесел. И в подвалах своих для тех надобностев сорок девиц на цепи держит. Девки плачут, пощады просют — а он, аспид, над ихними слезами смеётся!
Далее следовали описания злодейств и пороков принца, услышав которые, придворный живописец, мэтр Бонифатио, тут же напросился в свиту принцессы. Очень его, видите ли, образ заинтересовал. Принцесса любила живопись и поэзию и привечала людей искусства, но сама к ним не относилась, и нездоровый интерес мэтра не разделяла.
Её воспитывали таким образом, что она верила в свой долг перед государством и готова была выйти замуж хоть за какого урода — и вот, собственно, за него и приходилось выходить. Радости по этому поводу принцесса не испытывала, и ехала в Асгард скрепя сердце.