В последних словах Локи уловил отчётливую насмешку. Он выдохнул, поняв, что намёком всё и ограничится, скандала не будет.
Зато Фригг огорчённо вздохнула:
— Дитя моё, что ж вы не сказали, что вам чего-то не хватает? Вы ни в чём не должны испытывать недостатка. Я пришлю вам придворных дам — столько, сколько нужно.
Принцесса, повеселев, с благодарностью кивнула:
— Ваше Величество, шестерых будет достаточно.
— Я пришлю десять.
— Ваше Величество очень щедры, благодарю. Десять лучше. Общение с ними позволит мне вникнуть в тонкости языка и дворцового обихода, не говоря уже о том, что поможет сохранить доброе имя.
Принцесса скосилась на Локи совсем чуть-чуть, но Фригг это уловила и пронзительно посмотрела на сына. Тот, бестрепетно встретив матушкин взгляд, с усмешкой уточнил:
— То есть, завтрак готовить на двенадцать персон: я, вы и десять дам, позволяющих вам сохранить доброе имя в моём присутствии?
— Ваше Высочество, вынуждена отказаться — не хочу доставлять вам неудобства.
Локи разочарованно опустил глаза. Похоже, она действительно не хочет его видеть. Даже в компании десяти дуэний. Зачем же звала?
Ожидание ответа не затянулось: принцесса кивнула дуэнье, и та позвала кого-то из соседнего помещения.
Вошедший светловолосый бородач поклонился и замер.
— Разрешите представить: мэтр Бонифатио, придворный живописец. Он весьма талантлив и скромен, поэтому я прошу за него. Ваше Высочество, вы заинтересовали мэтра, как образ. Прошу вас, согласитесь ему позировать.
Принц, помедлив, пригласил:
— Мэтр Бонифатио, присоединяйтесь, прошу...
Локи подождал, пока тот усядется и возьмёт в руку бокал, и приветливо спросил:
— Чем я заинтересовал вас?
— Ах, Ваше Высочество, я пишу религиозный триптих в главный ванахеймский собор, и мне чрезвычайно не хватало натурщика для одного из персонажей. А тут вы! Идеальное попадание в образ! Прошу вас, не отказывайте... святое искусство… — было застеснявшийся живописец увлёкся и рассматривал Локи, поворачивая голову и откидываясь в кресле, чтобы увидеть в разных ракурсах.
— Послужить искусству — честь для меня, — художник открыл было рот поблагодарить, но принц не закончил, — но есть одно условие.
— Какое же, Ваше Высочество?
— Всё время позирования принцесса Сигюн будет составлять мне компанию. В сопровождении любого количества дуэний, потребного для сохранения её доброго имени, — голос принца сочился мёдом.
Принцесса вспыхнула и собралась было отказать, но тихий стон мэтра Бонифатио, напомнивший, что жертва во имя искусства свята, заставил её, помолчав, кивнуть:
— Хорошо.
— Чудесно. Принцесса, со мной очень легко договориться. В вашем обществе я согласен позировать для чего угодно и в любом виде.
Локи с восторгом понял, что до Сигюн насмешка не дошла, но матушка и дуэнья посмотрели с гневом, и спросил:
— Мэтр, а кого вы собираетесь с меня писать?
— Ваше Высочество, Князя Тьмы, конечно. Всё никак не мог найти подходящую натуру... прошу за ширму, у меня уже всё готово на случай, если бы вы согласились. Не стоит терять свет — он сейчас удивительно подходит для работы.
Локи, не дрогнув лицом, смотрел на мэтра Бонифатио, раздумывая, как такой наивный человек мог затесаться в придворные живописцы, и не находил ответа.
Он позволил усадить себя, повернуть.
— Ваше Высочество, вы были серьёзны, когда говорили, что согласны позировать в любом виде? — мэтр Бонифатио уже старался у мольберта. — Тогда сначала я сделаю наброски для триптиха, потом отдельно лицо и руки — у вас чудесные руки, их обязательно надо написать, а потом портрет ню. Всё это займёт какое-то время, но за зиму думаю управиться.
За ширмой кто-то подавился глёгги, Локи же насмешливо ответил:
— Хорошо, мэтр. Ради святого искусства — а вы, пожалуй, и правда святой, — я разденусь. Но продолжаю настаивать на присутствии принцессы.
В ответ из-за ширмы прозвучало спокойное:
— Не переживайте, принц. Позировать для художников у нас не считается грехом. Искусство и правда свято.
Локи, думая, станет ли принцесса смотреть на его голый портрет, и не писал ли когда-нибудь мэтр Бонифатио Сигюн голую в голом свете, и нельзя ли увидеть эту картину, вслух просто согласился и завёл беседу о живописи. Как только речь заходила об искусстве, невеста (чья теперь, его или брата?) оттаивала и раскрывалась.