***
Промёрзшая, возвращающаяся с охоты Сиф шла по полутёмному коридору и не верила своим глазам: в неверном свете факелов навстречу по стеночке скорее ползла, чем шла Сигюн. Одна, без всякого сопровождения. Вокруг чёрной тенью увивалась обеспокоенная госпожа Мурасаки. Сиф остановилась, протёрла глаза и ещё раз пригляделась. Картинка не поменялась.
— Ваше Высочество! Что с вашей свитой? Как вы тут оказались без неё? — Сиф тоже начала беспокоиться не хуже Мурасаки.
Принцесса, подползя поближе — по совести, она передвигалась скорее руками по стенке, чем ногами по полу, горестно икнув, сообщила:
— Я… просто уйти. Я принцесса — кто меня остановить?! — и стало понятно, что она сильно и страшно пьяна.
Настолько, что, кроме обычного своего акцента ещё и начала ломано изъясняться на асгардском. Из путаных пояснений, перемежающихся икотой и глухими рыданиями, Сиф кое-как поняла, что у принцессы случилось горе, и она хотела немного выпить, чтобы забыться и уснуть, но почему-то не могла остановиться («мне делаться легче, и я выпивай ещё немного») и выпила почти полную бутылку ванахеймского пинье — картофельной пятидесятиградусной водки («госпожа Бергдис держать от простуда!»). После чего, на вид абсолютно трезвая, вышла из спальни, где в одиночестве разорила тумбочку госпожи Бергдис и невозбранно прошла мимо Стрэнджа и дам, увлечённых друг другом — Сиф покивала, насмешливо думая, что Стрэндж расслабился, уж от добропорядочной-то принцессы таких фортелей не ожидая, и будучи настроенным исключительно на злокозненного младшего принца.
Заботливо подхватив принцессу, Сиф потащила её к себе — собственные покои были всего ближе, и не хотелось, чтобы Сигюн в таком состоянии увидело больше народу, чем уже случилось.
— Принцесса, вас видели? Почему вас не остановила охрана?
— Я есть принцесса, не пленниц во дворце мой сиятельный будущий свёкор и свекровь!
Из дальнейшего бормотания Сиф поняла, что Сигюн спокойно, выглядя трезвой, прошла довольно далеко по дворцу — и только в этом коридорчике её настигло действие бутылки пятидесятиградусного пойла.
«Мда, удивительное действие спиртное оказывает на непьющих девственниц», — Сиф вздохнула и практически взвалила Сигюн на себя. До её покоев оставалось совсем недалеко, и был шанс, что всё останется незамеченным, а гвардейцы Локи промолчат. Если они не встретят по пути какого-нибудь дворцового сплетника. Также её немало беспокоила мысль, что бутылка водки надолго не задержится в организме принцессы Ванахеймской, даже несмотря на гены, доставшиеся ей от плеяды предков. Вряд ли ярлы-Драконы стесняли себя в количестве заливаемого за воротник, так что наследственную устойчивость к спиртному Сигюн наверняка имела.
Конфуза, однако, не произошло, и Сиф с облегчением устроила Сигюн, которую окончательно перестали держать ноги, на козетке — полусидя, подпихнув под спину подушку, чтобы принцесса не сваливалась. Как протрезвить несчастную, она не знала — если в компании Тора знали достаточно средств от похмелья, то средства от опьянения никого не интересовали. Сиф решила просто подождать, пока принцесса протрезвеет сама, а уж там определиться, что делать. Подумав, прозорливо поставила умывальный тазик поближе к козетке и, наскоро переодевшись, уселась в кресло напротив.
Горе Сигюн состояло в том, что она поняла — младший асгардский принц смеет пытаться ею манипулировать («я думать, со мной такой не случится, только с другой люди, что я для него что-то значить! Страшный глюпость!»). Принцесса все годы детства и отрочества читала невозбранно, никем не ограничиваемая, всё, что под руку попадётся. Отец более беспокоился о насущном и материальном, не видя вреда в чтении. И начитана ванахеймка была в самых разных областях — в том числе проглатывались и книги об искусстве оказывать влияние на людей, заводить друзей и завоёвывать женщин. Если бы не это, она бы не знала, что к ней применяется классическая манипуляция под названием «Качели» — сначала жертва разводится на эмоции и чувства, ей стараются дать как можно больше тепла и внимания, а потом это внезапно кончается. Далее манипулятор ожидает («В учебник сказать от четырёх дней до два неделя!»), исчезнув для объекта или оставаясь как можно более холодным, изображая обиженного, и потом так же внезапно, как исчез/обиделся, возвращается и возвращает тепло, восхищение и декларируемый интерес к жертве. Которая, осознав потерю, страдает и зачастую влюбляется в мерзавца, становясь от него зависимой. Сигюн страдала, но хотела верить, что принц был искренне оскорблён и охладел, и, отвергнутый, действительно более не желает её знать — но где-то в глубине души обречённо ждала, не окажется ли обида принца классикой манипуляций. И дождалась.