Так как борода Венда сильно тряслась, когда он говорил эти слова, то дружина окружила его, умоляя:
– Вождь! Успокойся!
Но Венд дал им знак молчать и вышел из палаты.
Безмолвно ехали три богатыря сквозь темную ночь к холму черного всадника. Круглая луна уже выставила из-за гор большой свой отрезок, но была еще красна и не давала света. Ночь молчала. Только копыта коней позвякивали о кремнистую дорогу. Было душно: казалось, будто небо стало ближе к земле и, как низкий потолок, придавило и сгустило воздух над нею. Ветра не было; неподвижные тучи лежали кое-где на небе, точно спящие чудовища, и закрывали своими черными тушами звезды.
Кони стали. Три рога загремели в ночной тишине. Эхо загрохотало по холмам. Звуки его домчались и в Золотой город. У тысяч жителей дрогнули сердца, потому что молва о вызове Венда разошлась уже между народом, и все поняли, что значит этот грозный призыв.
Еще… и еще… Трижды трубили богатыри, но трижды им не было ответа с вершины холма.
– Явное дело, братья, враг ушел, и мы ждем отклика от пустого места, – воскликнул богатырь-убийца льва, и товарищи согласились с ним.
Но, когда луна поднялась и побледнела, ночь из черной сделалась синею, и черный всадник предстал глазам послов Венда, такой же угрюмый и застылый, как видели они его днем. Тогда богатырь-моряк закричал ему своим густым голосом, привычным к борьбе с ревом ветра и стоном седого моря:
– Витязь! Мы трое – послы к тебе от Венда, царя Золотого города. Дозволь нам говорить с тобою. Коней и оружие мы оставим у подножия холма по посольскому обычаю нашей страны, и верь, что мы не нападем на тебя изменой. Можем ли мы приблизиться к тебе без боязни, что ты поразишь нас?
Моряк замолк… Месяц доплыл до облака и нырнул в его глубь; небо потускло; ветер нежданным порывом коротко свистнул в ущелье; ночная птица где-то крикнула… Наконец послышался ответ – как будто издалека, глухой, сиплый, но такой могучий, словно весь холм вздохнул глубиною своей песчаной груди:
– Идите!
Богатыри поднялись на холм, поклонились всаднику и подивились его росту, коню и тяжелому оружию. Они хотели взглянуть ему в лицо, но черная стальная сетка висела у него с шелома на грудь, спину и плечи. Кольчатая рубаха, кольчатые рукавицы, кольчатая обувь: весь всадник был – как выкованный из стали. Напрасно приветствовали его богатыри: он не ответил им ни словом, ни наклонением головы. Богатыри сели на песок, и так заговорил первый из них – убийца льва:
– Мы привезли тебе вызов на смертный поединок от нашего вождя, старца Венда. Будь на рассвете у городских ворот. Вождь встретит тебя и сразится с тобой за обиженный тобою народ, как некогда сразился он с Азами и уничтожил их. Если же ты силой чар или оружия победишь нашего государя, то не один он богатырь в своем народе! Я первый…
Но – на этом слове – затрепетал богатырь; голос его прервался, и он впился безумными от испуга очами в ночную тьму, которая, за спиной всадника, была как будто и гуще, и туманнее, чем всюду. Слыша, что товарищ умолк, не скончав речи, – богатырь-моряк подумал: «верно, оробел!» и продолжал, за него:
– Наш вождь и все мы в Золотом городе – дружина и народ – одно тело. Не знаем, одолеешь ли ты вас, но, если и одолеешь, дорого станет тебе победа. Грудью пойдет дружина Венда на твои чары, и вот эта, привычная к битвам с людьми и морем, грудь будет первою, которую ты встретишь в бою…
Но тут и моряк оборвался на слове: очи его расширились, волосы на голове зашевелились, колена задрожали, и зубы застучали, как у лихорадочного. Заметив это, третий богатырь встал с земли и, закрыв глаза рукой, чтобы подобно товарищам, как предположил он, не увидать чего-нибудь страшного, спросил:
– Что же прикажешь ты передать Венду?
И опять раздался голос, подобный вздоху песчаного холма:
– Буду!
На обратном пути к Золотому городу третий богатырь спросил:
– Братья! что было с вами? Отчего вы так странно замолкли?
Убийца льва сказал:
– У меня открылись очи на невидимое. Знай, брат: всадник не один на холме. За ним видел я великое полчище образов, бледных, страшных, искаженных судорогами смертельной муки. И в полчище этом был… мой покойный отец. Он рыдал, ломал руки и делал мне знаки, чтобы я замолчал… О, брат! Слово само застыло у меня на устах!
Моряк сказал:
– Я видел то же самое… и своего старшего брата Арна. Лицо его было бело, как известь, а на лбу краснела рана, что привела его к погребальному костру. Далеко, на счастливых островах великого моря, за столбами Мелькарта, убили брата черные люди; а вот в эту ночь он предстал предо мною здесь на горе и, рыдая, молил меня взглядом и движениями, чтобы я не раздражал черного всадника.