«Прости. Ты устал. У тебя премьера, а я со своими глупостями! Пьеса чудная, лучшая из всех! Я пойду. Не провожай.» А он и не смог бы. Повис на стуле, уронив руки. И куклы не шептались как обычно, молчали, выпучив бессмысленные глаза и раскрыв нарисованные рты. Через час Михей встал, вышел на воздух.
Люсьена добилась-таки своего. Двор смотрелся унылым и серым. Как сирота на поминках. Еще дымились на голом газоне аккуратные горки пепла, в них корчились безобразные гусеницы-трупики. Все, что осталось от осени. Нет, один лист ещё держался, на клене возле самого дома. К нему-то и ползла по пожарной лестнице неугомонная Люсьена. Из подворотни, завывая, рванул ветер. Лист оторвался с оглушительным треском. Дворничиха чуть не упала. Еле удержавшись, ловко спрыгнула с лестницы и погналась за крохотной добычей. «А вдруг, это Варенька, – подумал Михей, – сейчас поймает и сожжет!» Хотел крикнуть: «Не тронь!» – но не успел. Новый порыв ветра подхватил лист, подбрасывая все выше и выше. Люсьена подпрыгнула и полетела вслед за ним, забавно поджимая ноги, обутые в резиновые сапоги. Лист скрылся из виду, вскоре и Люсьена пропала за крышами соседних домов. «Не поймает!» – успокоился Михей. Он побрел к себе. Да так и не заметил, что из близорукого неба, наклонившегося низко над городом, с тихим звоном посыпался колючий снег.
Через два дня увидел за окном Вареньку. Она шла по двору, под ботинками похрустывали обледенелые лужицы. За ней, держась, как маленький, за руку, – Елагин. Варенька то и дело оборачивалась, смотрела на своё чудо, вела аккуратно, чтобы не упал, не поскользнулся. Аркадий, улыбаясь, разглядывал то небеса, то зеленую, не прикрытую шапкой макушку.
– Чего же ты страдаешь, Хозяин? – спросил Трубадур. – Она счастлива. Ты всегда этого хотел, чего же тебе еще?
– Много ты понимаешь! Сгинь! – Михей швырнул в Трубадура тапок. Задрожали, зазвенели, целуясь, стоящие на столе бутылка со стопкой. – Я ведь знаю, чем все это кончится, деревянная твоя башка. И вообще, какое тебе дело?! Хочу и страдаю. А ты не мешай.
Трубадур поморщился:
– Ты, помнится, говорил, что она тебе как дочь?
– О дочерях тоже страдают. И потом, мало ли чего я тебе наговорил!
Всю ночь в мастерской горел свет. Михей творил нечто из бумаги, картона и тряпок. С куклами не разговаривал. А те висели смирненько, каждая на своём гвоздике, терпеливо дожидаясь утра. Они верили, утром Хозяин сочинит для них новую пьесу. Каждому достанется своя роль, вот только какая это будет роль и что за пьеса – догадаться не могли.
На рассвете в дверь чуть слышно поскреблись. Неспящий Михей открыл. Варенька повисла у него на шее, обнимала ледяными руками.
– Я поняла! Как же я могла ошибаться?! Теперь я знаю, я не люблю его. Всё обман, слышишь. Я вот к тебе пришла…
– Сумасшедшая! – Михей поставил Вареньку на пол, потянул на кухню. – Дай хоть на тебя посмотрю. Зима на дворе, а ты в одной футболке.
С трудом напялил на неё свой свитер. Она стучала зубами, руки её одеревенели.
Михей развернул их ладонями кверху. Так и есть. Уже почти зажило. Там, где когда-то были аккуратные отверстия, остались еле заметные следы, крупные родимые пятнышки, по одному – на каждую ладонь…
Приют брошенных и разлюбивших
Утро началось со звонка мужниной любовницы. Матильда поняла это, потому что супруг замурлыкал, облизывая трубку, и голос его приобрел своеобразную гортанность. «Нет, утро не должно начинаться с таких вещей! Ну, пожалуйста, пожалуйста! – взмолилась она, снова засыпая, – Начнись с чего-нибудь другого!» Утро послушалось и началось с другого: с пения электродрели этажом выше. «Вот это уже лучше!» – подумала Матильда и окончательно проснулась. Дверь в ванную была приоткрыта. В эластичных трусах муж смотрелся потрясающе. И вообще, в свои сорок выглядел так, что молоденькие девочки строили планы и облизывали пухлые губки. Муж весело подмигнул и снова замурлыкал под нос: «Отречемся от старого ми-и-ир-р-ра…» Определенно он был похож на кота. Громадный спортивного вида котяра самодовольно выгибал спину, задрав воинственного вида рыжий хвост. Бреющийся кот в эластичных трусах смотрелся комично. Матильда фыркнула и побрела в кухню.
Камикадзе метнулся под ноги. «Вы же знаете, что уже полдвенадцатого, и никто-никто в этом доме не удосужился меня до сих пор накормить!» – жаловался он пушистым тапочкам на ногах Матильды, покусывая их от нетерпения. «Да, сейчас, сейчас!»– Матильда хотела насыпать корм, но животное мешало, отчаянно урча, атаковало миску. «Сегодня не жди!» – крикнул из коридора муж. Слышно было, как облегченно крякнула дверь, вытолкнув супруга на лестницу.