— Какая ерунда.
— Ну, я слышала, шутка такая есть. А тут звон, и мы расхохотались. Он лежал сверху, тяжелый и теплый, придавливал. И я задыхалась от смеха под ним.
— Я тебя убью.
— Да. Я знаю.
— И что потом?
…………. — А потом он поднял голову. И я увидела свет вокруг. На секунду я подумала — утро! Раннее утро. Но будильник показывал четверть первого. А голые окна светились, тихо-тихо, будто шепотом. И он сказал «снег пошел».
— Увидел?
— Я повернула голову и в окне, за стеклами — тихие хлопья, медленно-медленно и густо. Тогда он просунул под меня руки и подхватил. Встал. Он был такой широкий, коренастый, и я почувствовала, как напряглись его бедра, сильно. Он меня поднял плавно, ни разу не дернув, прижал к себе и понес. Шел босиком и открыл дверь ногой, в большую комнату. Там в ней — окна. Все в переплетах, старые. И кругом свет, как темная такая белизна. Будто льется молоко в чай. Он подошел к окну и встал боком, чтоб было видно и мне и ему. А там — сплошное белое. Мягкое и летит, без остановок, вниз и вниз, будто кто-то тянет перед глазами редкую марлю. И все кусты, что были черные, стали как коралловые белые ветки. И все тихое, шепотом.
— Вы там у окна, с ним…
— Нет. Он прижимал меня к своему животу. И щека его у моего лица. Я вдыхала, когда он выдыхал. Дышала им. А ногами обхватила его спину, чуть выше попы.
— И что?
— Все. Пришло счастье.
— Понимаю.
— Ага.
— Ты счастливица. Да?
— Конечно!
………………..
— Ты не кури сейчас.
— Не буду.
— Я боюсь, но спрошу.
— ?
— Скажи, в тот раз, все кончилось хорошо?
— В тот раз — да.
СКАЗКИ ЛЕТЫ
Были мужчины, с которыми она ощущала себя девочкой, почти тупой, и тогда такой и становилась, злясь на себя, но не имея желания что-то изменить. Проще сменить мужчину, ведь ни к чему превращать течение воды в прогрызание камня.
А еще бывают другие, с ними она была матерью, и в кармашке передника всегда наготове платок для утирания носа, а на языке мудрые утешающие слова…Еще есть те, с которыми вечно шестнадцать.
Эти, с которыми шестнадцать, ей нравились. Что-то тонкое, то, что сейчас разобьется, если неловко двинуться, было в общении с ними. Что-то похожее на две косички, которые в свои шестнадцать плела на ночь, чтоб волосы на следующий день легли красивой волной. А днем не плела, нет-нет, ведь не девочка, а — девушка уже. Каблук повыше: значит — взрослая. И — помада.
Помаду накладывать не умела, губы пухлые, рифленые, чуть поярче сделаешь и сразу рот в пол-лица. Смотрела в зеркало, где отражение медлило с ответом. Не дождавшись, принимала решение сама — уголком салфетки стирала, сильно, жестко, оставляя на полотне красные разводы. После этого отражение говорило ей — да.
Хотела ли она вернуться в шестнадцать? Да ни за что. Хорошая память тут же листала страницы, вела по строчкам насмешливым пальцем. Помнишь, как ненавидела себя? А это помнишь, как он сказал, издеваясь, и ушел, обнимая за плечи подругу? А мелкие недостатки, что казались огромными, чудовищно видными всем, и заслоняли собой жизнь. И хотелось, пусть бы она скорее кончилась, эта дурацкая жизнь. Пусть смерть все прекратит.
Пока однажды, лежа и глядя в смутный беленый потолок, не поняла, с холодеющим сердцем, вот прожито почти два десятка лет. И после этого будет еще несколько. И все?
Я рядом, я тут, я никуда не денусь из твоей жизни, сказала ей тогда смерть, в первый раз в полный голос, хоть и неслышным для других шепотом. Не та, что может прийти внезапно, а другая — неумолимая. Которая суждена всем, даже если доживешь до ста лет. И потом — какая жизнь в сто? И в девяносто. Даже в сорок — разве жизнь?
Знание спеленало ее тогда прозрачной пленкой, показывая все, но не давая дышать. К знанию пришлось привыкать.
Так что в реальные шестнадцать возвращаться ни к чему. А вот снова ощутить это хрупкое, как елочный шарик, красивое расписное, с тонким звоном внутри — это можно в любом возрасте, так поняла.
Так ли у других, не знала. У нее было именно так.
Иван появился на Острове, когда Лета лечилась там от развода. Хорошо было лечиться на острове, где все ходили почти голые, спали, где придется, ели вечером одну большую уху на всех и выставляли на облезлый деревянный стол привезенные консервы. Она тоже ходила в купальнике, жарила плечи и спину, вечером Танька мазала ее кефиром и, хихикая, рассказывала, лучше всего на спину пописать, все и пройдет. На что Лета мрачно советовала подруге пройти дальше по песку к палаткам, и отдаться студентам института физкультуры, всем сразу.