И ты, мой сын, принадлежишь к нашему избранному роду, у тебя тоже есть своя роза; смотри же, когда ты покинешь отчий дом, помни о розовом саде!
Господин Хинцельмейер склонился к госпоже Абель и поцеловал её шелковистые волосы, затем он ласково взял руку мальчика и сказал:
— Вот ты и вырос, и стал совсем большой! Хочешь ли ты посмотреть белый свет и выучиться какому-нибудь искусству?
— Хочу, — ответил Хинцельмейер. — Только я выберу такое замечательное искусство, которому ещё никто не сумел выучиться.
Госпожа Абель озабоченно покачала головой, а отец сказал:
— Я отвезу тебя к мудрому мастеру, который живет в большом городе за много миль от нашего, и отдам к нему в учение, тогда ты сам сможешь выбрать себе такое искусство, которое придется тебе по душе.
И Хинцельмейер с радостью согласился.
Спустя несколько дней госпожа Абель собрала сына в дорогу, она уложила ему в большой чемодан много всякой одежды, а сам Хинцельмейер засунул в него прибор для бритья, чтобы сбривать усы, когда они вырастут. Наконец в один прекрасный день к крыльцу подъехала повозка, и мать, со слезами обняв сыночка, напомнила ему на прощанье:
— Не забудь розу!
Проучившись год у мудрого мастера, Хинцельмейер написал родителям, что нашел такое искусство, которое пришлось ему по душе, — он решил заняться поисками философского камня: через два года закончится его учение, мастер объявит его вольным подмастерьем и отпустит странствовать; а уж домой он вернется, когда отыщет философский камень. Этому искусству до сих пор ещё никому не удалось выучиться, ведь даже сам учитель, хоть и зовут его мастером, по справедливости должен бы почитаться подмастерьем, потому что он всё-таки не нашел философского камня.
Прочитав письмо, прекрасная госпожа Абель стиснула руки и воскликнула:
— Ах, не видать ему никогда розового сада! И повторится с ним то же самое, что случилось с соседским сыном Касперле: вот уж двадцать лет прошло, как Касперле ушел из дому, да так и не вернулся.
Но господин Хинцельмейер поцеловал свою красавицу жену и сказал:
— Что поделаешь! У него своя дорога. Когда-то и я искал философский камень, а нашел розу.
Одним словом, Хинцельмейер остался учиться у мудрого мастера; время шло, и вот наконец вышел условленный срок.
Глухая ночь стояла на дворе. При тусклом свете чадящей лампы Хинцельмейер сидел, склонившись над толстым фолиантом. Но дело отчего-то не ладилось и наука не шла ему на ум, в жилах так и кипела кровь, в голове шумело; на него напал страх — не значит ли это, что он навсегда утратил способность постигать мудрые мысли и формулы, заключенные в старинной книге?
Временами он поднимал голову и, обернув бледный лик, вперял рассеянный взор в тот угол, где маячила над низкой печкой фигура старого мастера, колдовавшего среди раскаленных колб и тиглей; временами его отвлекала от книги промелькнувшая мимо окна летучая мышь, и тогда он с тоской устремлял свой взор на волю, где просторно раскинулись поля, завороженные волшебным светом месяца. У ног мастера сидела старуха травница. Она поглаживала примостившегося у неё на коленях кота, из его шерстки так и сыпались искры, издавая уютное потрескивание. Иногда кот мяукал от удовольствия, и тогда мастер тоже протягивал к нему руку и, лаская, приговаривал:
— Кошка — спутница мудреца!
Внезапно с крыши соседнего дома, конек которой как раз достигал подоконника мастерской, ворвался в окно тот протяжный и тоскующий звук, который изо всех зверей способны издавать одни только кошки, да и те только весной. Кот вскочил и впился всеми когтями в старухин передник. Зов повторился. Тут кот одним прыжком соскочил на пол и, перемахнув через плечо Хинцельмейера, пулей вылетел в окно — разбитые осколки так и брызнули во все стороны.