Крагириус, который бесшумно влетел следом за Хинцельмейером, уселся на печном колпаке, а Хинцельмейер вежливо спросил у хозяйки, не даст ли она ему еды, не за одно спасибо, конечно, а как полагается, за деньги.
— Здесь не трактир! — сказала хозяйка и, взмахнув сковородкой, подбросила скворчащий блин, так что он вылетел в трубу и лишь спустя некоторое время вернулся обратно, шлепнувшись на сковородку другим боком.
Хинцельмейер шагнул было за своим посохом, который он оставил в углу за порогом, но тут старуха подхватила на вилку готовый блин и сбросила его в пустую миску.
— Не обижайтесь уж, — сказала она. — Я вас не гоню. Садитесь-ка скорее за стол; блинок как раз испекся!
С этими словами она подвинула к столу деревянную табуретку и поставила перед гостем дымящийся блин да кружку молодого домашнего вина с ломтем хлеба.
Хинцельмейер с радостью принялся уплетать простое деревенское угощение и скоро управился с ним, так что даже от черствой горбушки почти ничего не осталось. Затем он взялся за кружку с вином, выпил первый глоток за здоровье хозяйки, второй — за свое, но, конечно, на этом не кончил. От вина ему стало так весело, что он запел песню.
— А вы, оказывается, весельчак! — бросила ему старуха из-за плиты.
Хинцельмейер кивнул, ему вдруг припомнились все песни, которые певала ему дома родная матушка. И он спел их одну за другой.
Неожиданно напротив плиты, среди полок, уставленных блестящими оловянными тарелками, в стене открылось раздвижное оконце, и хорошенькая белокурая головка — как видно, это была хозяйская дочка — с любопытством заглянула на кухню.
Услышав, как скрипнула раздвижная створка, Хинцельмейер перестал петь и стал обводить взглядом кухонные стены; сперва ему попался бочонок для масла, потом блестящий сыроваренный котел, потом спина старухи, наконец он добрался до открытого оконца, и там его глаза встретились с другой парой таких же молодых глаз.
От его пристального взгляда девушка залилась румянцем.
— Вы хорошо поете! — вымолвила она наконец.
— Сам не знаю, отчего это я распелся, — ответил Хинцельмейер. — Обыкновенно я не пою.
Обменявшись такими словами, они надолго замолкли, и стало слышно, как шипит сковорода и скворчат блины.
— Вот и Каспар тоже хорошо поет, — снова заговорила девушка.
— Уж наверно.
— Да, — подтвердила девушка. — Но только так, как у вас, у него всё-таки не получается. И где это вы выучились такой славной песне?
Хинцельмейер на это не ответил, а стал ногами на перевернутую бадейку, которая лежала под самым оконцем, и заглянул в комнату, из которой выглядывала девушка. Там всё было залито солнцем. На красном плиточном полу лежали тени гвоздик и розовых кустов, которые, должно быть, росли в саду перед окном. Внезапно в глубине комнаты распахнулась дверь, налетел порыв весеннего ветра, сорвал у девушки с чепчика голубую ленточку и, вылетев в раздвижное оконце, заплясал по кухне, вертя свою добычу. Но Хинцельмейер ловко метнул свою шляпу и поймал её, как бабочку.
Оконце было довольно высоко в стене. Хинцельмейер потянулся с ленточкой наверх, девушка нагнулась за ней вниз, и тут они стукнулись лбами так, что прямо-таки звон пошел кругом. Девушка вскрикнула, оловянные тарелки загремели, а Хинцельмейер совсем переконфузился.
— Знатная же у вас голова! — сказала девушка, утирая слезы.
Но когда Хинцельмейер, пригладив разметавшиеся волосы, поглядел ей в глаза задушевным взглядом, она потупилась и спросила:
— Не очень зашиблись-то?
Хинцельмейер только рассмеялся.
— Нет, милая девушка, — воскликнул он и затем — откуда только храбрость взялась! — задал ей вопрос: — Вы уж не сердитесь, коли я что не так скажу; небось у вас уже есть жених?
Она подперлась кулачком и хотела посмотреть горделиво, но едва глянула ему в глаза, как больше не могла отвести взгляда.
— Чего это вам на ум взбрело? — промолвила она тихим голосом.
Хинцельмейер только потряс головой, и опять оба примолкли.
— Милая девушка, — заговорил спустя некоторое время Хинцельмейер, — я бы хотел отнести ленточку к вам в горницу.
Девушка кивнула ему.
— А как мне войти?
В ушах у него прозвучало: «Иной раз путь ведет через окно». Это был голос его матери. Он вдруг увидел её, как она сидела возле его кровати, увидел её улыбку, ему вдруг почудилось, что всё вокруг потонуло в розовом тумане, который, клубясь, пролился на кухню через раздвижное оконце. Он опять взобрался на бадейку и обнял девушку за шею. И в этот миг он увидел у неё за спиною сад; там всё заросло розовыми кустами, и они колыхались, точно море, а где-то вдали пели прозрачные девичьи голоса: