— Какое мне дело до того, что подумает общество?
— Но ведь начнутся вопросы. И, раз ничего нельзя доказать, люди предположат самое худшее. О тебе пойдет дурная слава. Где бы ты ни очутился, за тобой будут следить, тебя будут фотографировать, брать интервью. Представь только заголовки газет! «Чем завтракает каннибал мистер Прендик. Вкуснее ли это людской плоти?» А во-вторых, ты ученый. Я предлагаю тебе эксперимент. Я привезу из Америки молодых пум, младше двух лет. Отличные, здоровые особи. Операции будут проходить поэтапно, я собираюсь изменять зверей постепенно, что позволит им шаг за шагом привыкнуть к их новому обличью. Я буду давать им образование. Не будет никакой боли, не будет уродств. Мои дети будут прекрасны, как я сама.
Я хватался за последние соломинки:
— Твой план осуществить невозможно. Ты никогда не сможешь построить такую клинику в Англии. Где ты ее спрячешь? В сельской местности не осталось ни одного незаселенного уголка, за тобой всюду будут наблюдать. Тебя найдут.
Она рассмеялась:
— Я не предполагаю строить клинику в сельской местности. Нет, она будет стоять в самом сердце Англии — в Лондоне.
— Но ведь полиция…
— Есть такие районы, куда полиция не заглядывает никогда. Тамошние жители лепечут на непонятном языке, и можно приобрести все, чего душа пожелает, от свеженькой сельской девчушки до трубки опиума, от которой будут сниться отнюдь не английские сны. За последние годы я хорошо ознакомилась с такими местами. Не заботься о практической стороне вопроса. Я уже все обдумала.
И, наконец, третье. Я сказала, что перечислю тебе три причины. Ты ведь последователь мистера Дарвина. Только подумай, Эдвард, — она снова повернулась, чтобы взглянуть на долину, — для эволюции необходим естественный отбор. Без него вид становится инертным, возможно, даже вырождается, возвращается к атавистическим формам. Как давно естественный отбор применялся к людям? Вы уничтожили всех хищников, что могли бы на вас охотиться. Сколько людей погибает от волков и медведей, скажем, в Европе? Вы заботитесь о своих бедняках, о больных, о тупых, о безумных, и они плодятся, заполняя ваши города. Те же из вас, кто способен мыслить, тратят столько сил на работу, что не размножаются. Ты все это и так знаешь, я уверена. Читал у Нордау и Ломброзо. Сама сила, само сострадание вашего вида станут вашей погибелью. С каждым годом, с каждым десятилетием, с каждым веком вы будете становиться все слабее. И в конце концов вымрете, как додо. Такова участь человека. Если только…
— Если только что?
— Если только не найти нового хищника. Вот это я тебе и предлагаю, Эдвард. Хищника как движущую силу естественного отбора. Вид, который я создам, будет питаться слабейшими из вас, и сделает человечество сильным.
Я подумал, что она сошла с ума. Я и до сих пор так думаю. Но в безумии есть своя логика; была она и у Моро, а ведь Кэтрин сама считала себя его дочерью. У него тоже была эта звериная прямота, эта простота.
С того дня, как мы стояли вместе на холме, я ее не видел. Деньги я отправил на банковский счет, а куда уж они пошли, это мне неведомо. Верю ли я, что ее создания сделают человеческий род сильнее, а не ослабят его? Не знаю. Но она никогда мне не лгала. На ложь способны только люди.
Есть еще и четвертая причина, которой она не упомянула. Возможно, на то подтолкнула ее доброта. Но я не думаю, что общение с людьми могло научить ее доброте. Конечно, она должна была это знать. Порой по ночам я все еще думаю о ней, о ее пальцах в моих волосах, о том, как ее ноги переплетались с моими, а губы были близко, так близко к моему горлу. Наверное, я не любил ее. Но это безумие напоминало любовь, и, возможно, я все еще безумен, поскольку не отказал ей. Она должна была знать об этом: стоя в дверном проеме, готовясь уходить, она, эта респектабельная английская леди, шагнула ближе и лизнула меня в шею. Я почувствовал, как ее язык царапнул мою кожу.
— До свидания, Эдвард, — сказала она. — Когда я буду готова, но не раньше, я приглашу тебя в мою клинику, и ты увидишь нашего первенца. Нашего с тобой.
Вчера я получил приглашение по почте. Принять ли его? Я еще не решил. Но я ученый, и любопытство — мое проклятие. Я бы хотел посмотреть на ее создания. Интересно, достойный ли она преемник для Моро.
Рассказы и стихи Теодоры Госс появлялись в самых разных журналах и антологиях. Многие из произведений попали в сборник рассказов «В лесу забвения» («In the Forest of Forgetting») и книгу ее поэзии «Голоса из волшебной страны» («Voices from Fairyland», 2008). Вместе с Делией Шерман она стала редактором сборника краткой прозы Interfictions. За свои работы она удостоилась Всемирной премии фэнтези и награды Рислинга.
Говорит автор:
«Я думаю, очевидно, что на рассказ меня вдохновил „Остров доктора Моро“, который я читала в тот момент. Но меня уже задолго до этого начали интересовать персонажи, которые не получают в произведениях права голоса. Например женщина-чудовище, которую уничтожают в „Франкенштейне“. Она является движущей силой сюжета, но ей не дают сказать ни слова. Такова и пума из „Острова доктора Моро“: без нее произведения бы не получилось (в конце концов, именно она убивает Моро), но она так и не нарушает своего молчания, не достигает „человеческого“ состояния в терминологии доктора. Также она оказывается единственным значимым женским персонажем в романе, хотя в ранней версии, надо признать, была еще и миссис Моро, но потом ее из сюжета убрали. Мне особенно интересны те женские персонажи, которые остаются молчаливы и от чьего молчания отчасти и зависит содержание истории. Если бы они заговорили, то, мне кажется, их рассказы выставили бы сюжет в новом свете… Поэтому мне нравится предоставлять им слово, дарить им собственные истории — посмотрим, что им есть сказать от своего имени. Уверена, что еще косвенным образом на меня повлиял мой самый любимый рассказ о кошках, „Кошки Ултара“ Г. Лавкрафта, который тоже посвящен теме мести, и в нем рассказывается, каким могуществом наделены эти животные. Моя кошка, к примеру, выражает свои тонкие критические наблюдения, обгрызая уголки моих рукописей…»
Я пребываю в сомнениях, стоит ли публиковать эту рукопись, оставленную мне моим покойным дядей, Эдвардом Прендиком, ибо легковерная публика может связать это сочинение с серией жестоких убийств, которыми сейчас занимаются лучшие умы Скотланд-Ярда. Тем не менее профессор Гексли, учитель моего покойного дяди, попросил меня издать эту рукопись в качестве приложения к описанию дядиного пребывания на острове. По моему мнению, разговор, описанный выше, является галлюцинацией. Следует помнить, что здоровье моего дядюшки после кораблекрушения серьезно пошатнулось: он остался единственным жителем острова в Южных Морях и до самой смерти пользовался услугами психиатра. Рад сообщить, что умер он естественной смертью. Сердечный приступ может случиться даже с довольно молодыми людьми, и, даже если не верить фантастическим событиям, свидетелем которых он, по его заявлению, являлся, моему дяде все же пришлось много выстрадать. Необходимо признать следующий факт: при исполнении завещания покойного мы обнаружили, что его состояние действительно сильно уменьшилось. Тем не менее для этого существует масса возможных объяснений, и до окончательного выяснения причин смерти скоропалительных выводов делать не следует. Надеюсь, публика отдаст должное памяти моего дяди, который, несмотря на неустойчивость рассудка, подавал в научном мире большие надежды до тех самых пор, пока злосчастное кораблекрушение не озлобило его против рода людского. Надеюсь также, что читатель не поверит досужим сплетням с Флит-стрит и приложит все усилия, чтобы поймать истинного убийцу, который орудует в районе Лаймхаус.
