— Да что же это такое, Гульельмо? — пищал он. — Сколько раз тебе говорить, чтобы ты не смел носить меня голыми руками. Сию же минуту надень перчатки!
Гульельмо отдувался и с трудом натягивал на руки громадные перчатки, такие толстые и широкие, что они наверняка были бы широки даже гиппопотаму.
Между тем Притворуччи все толстел и толстел, и с каждым днем становился все тяжелее. Теперь даже зимой бедняга Гульельмо обливался потом, словно на дворе стояла июльская жара.
И вот однажды у него мелькнула мысль: «А что будет, если я сброшу синьора Притворуччи с нашего балкона?»
Случилось так, что как раз в этот день синьор Притворуччи нарядился в белый чесучовый костюм. И когда Гульельмо сбросил его с балкона, он угодил на то самое место, где незадолго до этого муха оставила свою точечку. Точечка еще не совсем засохла и испачкала синьору Притворуччи его белые брюки. Чтобы разглядеть пятнышко, которое осталось на брюках, понадобился бы самый сильный микроскоп, но синьор Притворуччи был таким неженкой, что тут же умер от огорчения.
Бегство Пульчинеллы
Во всем старом кукольном театришке не было куклы беспокойнее Пульчинеллы. Всегда он был чем-то недоволен и вечно с кем-нибудь спорил. То в самый разгар репетиции ему вдруг загорится идти гулять, то он скандалит со своим хозяином-кукольником, который решил дать ему комическую роль, между тем как он мечтал о трагической.
— Нет, не могу больше, — признавался он Арлекину. — В один прекрасный день не вынесу и сбегу.
Он так и сделал. Только это случилось не днем, а ночью. Как только все уснули, он изловчился, завладел ножницами, которые хозяин забыл убрать в шкаф, перерезал нитки, привязанные к его голове, к рукам и ногам, и предложил Арлекину:
— Бежим вместе.
Бежать, расстаться с Коломбиной? Нет, Арлекин и слышать не хотел о том, чтобы расстаться с Коломбиной. А Пульчинелла наотрез отказался тащить с собой эту кривляку, которая а каждой пьесе только и делала, что подпускала ему шпильки.
— Ладно, иду один, — решил Пульчинелла.
Он храбро спрыгнул на пол и пустился наутек, да так, что только пятки засверкали.
«Какая прелесть, — думал он, — какое удовольствие не чувствовать на руках и на ногах этих проклятых ниток! Как приятно ступать туда, куда самому хочется, а не туда, куда велит хозяин!»
Для одинокой деревянной куклы мир огромен и страшен. По ночам он кишмя кишит свирепыми кошками, которым ничего не стоит любое существо, бегущее в темноте, принять за мышь и сцапать своими страшными когтями. Правда, Пульчинелле удалось доказать кошкам и котам, что они имеют дело с истинным артистом, но потом он на всякий случай все-таки спрятался в каком-то садике, прислонился к забору и заснул.
На рассвете его разбудил голод. Он огляделся по сторонам, но вокруг, насколько хватал глаз, не было ничего, кроме гвоздик, тюльпанов, цинний и гортензий.
— Ну что же, ничего не поделаешь, — решил Пульчинелла и, сорвав гвоздику, стал нерешительно обкусывать с нее лепестки.
Конечно, эта еда не шла ни в какое сравнение с бифштексом, поджаренным на скворчащей сковородке, или хорошим куском окуневого филе. Цветы очень ароматны, но почти не имеют вкуса. Однако травянистый вкус гвоздики казался Пульчинелле восхитительным вкусом свободы, и после второго лепестка он готов был поклясться, что никогда еще не ел более изысканного блюда. Подкрепившись, он решил навсегда остаться в этом саду, а решив, так и сделал.
Он спал под защитой большой магнолии, благо ее жесткие листья не боялись ни дождя, ни града, а питался цветами: нынче — гвоздикой, завтра — розой… И во сне и наяву ему мерещились горы из спагетти и равнины из свежего ароматного сыра, но он крепился и не думал сдаваться.
Солнце и ветер высушили дерево, из которого он был сделан. Пульчинелла стал сухой-сухой, но зато такой ароматный, что пчелы, летевшие за нектаром, иногда принимали его за цветок. Они опускались на его деревянную голову и старались добраться своим жалом до желанного лакомства. Но у них ничего не выходило, и они, обиженные, улетали прочь.
Между тем приближалась зима. Опустевший сад ожидал первого снега. Бедный Пульчинелла стал голодать. Вы скажете, он мог бы отправиться куда-нибудь в другое место? Увы, так только казалось. Ну куда он мог дойти на своих слабых деревянных ножках?
«Ну что же, — сказал про себя Пульчинелла, — раз так, умру здесь. Не такое уж это плохое место, вполне подходящее, чтобы умереть. Но если я и умру, то умру свободным. Никто больше не сможет привязать меня за голову, никто не будет дергать за нитку, никто не заставит кивать в знак согласия, когда я совсем не согласен».