Его Костян, забыв про совесть,
За бабки впаривает вам.
Товарищ! В этой гнусной лавке
Погиб и съеден рыжий кот.
Тот прав, кто, не поставив лайки,
Торговца сходу в морду бьёт!
Прощай, шерстистый. Было б хуже,
Когда б, качая на весу,
Тебя б бомжи несли на ужин,
Как кровяную колбасу?
Японский городовой!
Поморская сказка
Жил-был помор Киря. Кирилл по Святцам. И того помора Государь на восток послал. Известное дело: кого государь куда послал, туда тот и идёт. А Государь в то время от Запада отвернувшись был. И слал всех на Восток.
Так помор Киря на самом дальнем Востоке и очутился.
Очутился, очухался, глядь-поглядь - все девки в цветные тряпки заворочены, а мужики от бедности ноги соломой обкрутили и так и ходят.
У самого-то Кири сапоги были моржовые, сносу им нет. Отроду у них в Соломбале в солому обутыми не ходили!
А с собой у Кири угощение имелось. Трещочка строгого посолу да водка неизвестного градуса, потому что ещё тогда Менделеев не родился, да и в предках у него, Менделеева, Менделя-Менделея ещё не было...
Вот и стал мужиков тех Киря потчевать. Понятно, тут же начались "ты меня уважаешь?", "а в хлебало?", "пейдодна!"...
Короче, смотрят те мужики соломенные, а перед ними - харя синяя, в глазах огонь, зубами трещочку терзает, а сам говорит-говорит-говорит...
К тому же, у мужиков тех такой огонь от водки кириной в животах разгорелся, да от трещочки строго посола такая тоска на них напала, что похватали они кинжалы свои и животы себе покромсали.
А бабы, радостные оттого, что Киря им теперь безраздельно достанется, головы своим мужикам саблями и посносили.
Киря же, глядя на такое паскудство, сплюнул только и обратно к царю увеялся. С докладом.
Царь-государь Кирю наградил бочонком мальвазии и тремя рублями, а потом в гнев снова впал и Кирю на Запад послал.
Однако Киря до настоящего Запада не добрался, а осел в корчме рыжего Пейсаха в Великом княжестве Литовском.
Где с местными панами регулярно дрался, отчего у их, панов, холопов оселедцы трещали.
Поговаривают, что в корчме повстречал он недоутопшую персидскую княжну, полюбившую его за царское имя Кир и щедрость.
Так вдвоём и спились...
О смелости и законе Ома
Он смелым рос. И он всегда
Стремился к незнакомым высям.
Он захотел на провода
Высоковольтные пописать.
Громоздко пеший переход
Навис горбом над проводами.
И по нему ходил народ,
Не призадумавшись годами,
Что мчат по рельсам поезда,
Стремясь неведомо куда.
Искрил, летя, электровоз,
Вагоны полнил чёрный уголь.
Прошёл, и уголь весь увёз.
И Он покинул тёмный угол.
Внизу шумели провода,
Прогревшись от закона Ома.
Он сделал, что хотел всегда!
Не зря он пива выпил дома!
Сверкнула вольтова дуга,
Посёлок светом озарила.
Мы с Ним простимся навсегда:
Легчайший пепел лёг в могилу.
Придумав странные мечты,
Запомни: никогда не писай,
Достигнув нужной высоты,
На провода из горних высей!
Бабу-Йога
Сказка про попаданца
Иван Сидорович прибился к цирку в седьмом классе. Учиться не любил, дома алкоголик-отец, драться и вместе с дружками "чистить" младших боялся (про колонии наслышан, половина района через них прошла).
Вот и связался с циркачами. Люди весёлые, щедрые, кормили его за малую помощь и даже дали раскладушку в уголке за слоновьей клеткой. Там его и нашёл директор цирка, Эфраим Раммштайн.
Мальчишка показался ему перспективным: тонкая кость, длинные мышцы, растягивающиеся связки. И Дядя Эфраим отдал его в обучение акробату Семеновичу, пьющему белорусу из Могилёва, потерявшему семью во время гастролей где-то в Самарканде. Жена с детьми зарылись в гору бухарских дынь и исчезли. Узбек-продавец, сморщенный как урюк, только руками развёл. Русские такие странные. Это он сказал по-узбекски. И Семенович, поверив продавцу, что семья найдётся, отправился дальше, в Новосибирск.
Семья так и не нашлась, но пришёл исполнительный лист на алименты, выданный Высоким судом эмира Бухары. С тех пор при виде восточных людей в полосатых халатах Семенович прятался то в мусорный бак, то в бутылку, то в карман Эфраима Раммштайна.
Платить алименты ему было нечем, всё пропивалось и раздавалось в порыве братской любви, охватывающей славянина после полулитра крепкого.
Ваня в учениках познал много боли, когда, делая его тело гуттаперчевым (что это, Ваня не знал, но больно было реально), Сидорович выворачивал ему суставы и сворачивал его тело в баранку.
Позже, когда акробат Семенович неудачно попытался пройти по канату после литры выпитой, Ваня получил антрепризу. Не было трюка, который ему не поддался бы. А врождённый страх не раз спасал ему драгоценную его шкуру.