Саба вернулся моментально (ром оказался в запасах бара).
— За скорость, — ухмыльнулся незнакомец и сунул Сабе другую купюру, которая, замедленно плывя в карман, оказалась, как и первая, в сто долларов.
Незнакомец разлил ром по стаканам, протянул Голофтееву зажигалку.
— Ну-ка, — сказал, потирая руки, и с нетерпением на лице, — давайте посмотрим, что получится.
Вспыхнуло пламя, и тут же пропало.
— Не горит, — огорчился официант, застрявший у стола понаблюдать и, возможно, ещё как-то услужить редчайшему по щедрости клиенту.
— Не горит, — усмехнулся Голофтеев.
— Ещё как горит! — возразил незнакомец.
Голофтеев хотел ладонью попробовать температуру над стаканом, но его подвёл рукав пиджака, верней, подвело то обстоятельство, что в тёплом климате Калифорнии он носил пиджаки очень редко, и от того каждый раз забывал о наличии рукавов, о том, что у них есть дрянная привычка цеплять находящееся под ними. Итак, рукав опрокинул стакан, ром выплеснулся на скатерть, и по ней, во все стороны распространяясь, понеслось еле заметное глазу нежно-сиреневое пламя.
— Что же вы так, — вздохнул незнакомец. — В стакане горело невидимым пламенем.
Первым на пламя набросился Саба, с горячностью грузинского происхождения; он, как джигит на коне с саблей, так скакал и хлестал салфеткой, что и второй стакан опрокинулся, и легко воспламенявшаяся жидкость подожгла красный ковёр. Ковёр-то ладно, его без труда затоптал сам Голофтеев, и даже заметных следов не осталось, но скатерть… — с ней пришлось повозиться. После того, как её затушили, и до того, как в ресторане началось паническое смятение, Саба вознёс скатерть над головой, всю обгоревшею, в дырах, промокшую от газированной воды, и так пронёс её сквозь ресторан под шутки, выкрики, аплодисменты.
Случился ли подобный эпизод? Подробности, которыми его обвешивали, разумеется, впечатляют, но любым подробностям — грош цена, если они не факт, а фантазия. Хотя, когда тот же Ноговица не поленился пройти по цепочке всех, кто тот эпизод рассказывали, то в самом начале, как ни странно, оказался всё тот же Абадонин.
В наши суетные времена, когда читатель уже зевает, ещё не то что взяв в руки книгу с литературно-художественным произведением, а даже только подумав о книге, в которой действие неторопливо бредёт в непредсказуемую сторону, и в которой возможна работа для мозга, — так вот, в наши суетные времена читателя рекомендуется поразить в первом же параграфе сочинения, если он, конечно, не растянутый. Использовав подобную рекомендацию, автор и начал сие сочинение с драматического события, то есть с пожара в ресторане и с, вероятно, немалыми жертвами. Автор при этом собой недоволен: вот, мол, пошёл на поводу у современных представлений, как хватать читателя за горло. Автору больше милы читатели, которым в тиши и в полумраке, без каких-либо внешних раздражителей хотелось бы сесть в кресло под лампой и углубиться в описание какого-нибудь гоголевского колеса, которое, позёвывая и почёсываясь, обсудят два скучающих мужика.
В Америке такими мужиками, скорее всего, были бы негры, которые поздним субботним вечером сидели бы на безлюдном бульваре, оживлённом только автомобилями. Бульвар бы выглядел не примечательно, как многие улицы в Америке: дома скучной архитектуры, между ними заборы там и сям, плохо скрывающие строительство, либо запущенные участки. Зато человек, наделённый правом называть городские улицы, в порыве хорошего настроения подарил этой улице название «Бульвар Заката». В своей упрощённой бесхлопотной жизни, пропитанной дешёвым алкоголем, марихуаной и презрением ко всему, что их в жизни окружает, эти бесцельно сидящие негры уже видели столько колёс, что давно перестали их замечать, и уж тем более, размышлять, куда они могут докатиться.
Но что повторяться, после Гоголя о колесе лучше не скажешь, поэтому не лучше ль обратить внимание на что-нибудь иное, кроме колеса, — например, на двух подвыпивших мужчин, которые вывалятся на тротуар из дверей какого-то ресторана. Не вникая пока в детали обличья, не пытаясь тут же создать характеры, отметим лишь то, что один из них будет высоким и худым, другой — полноватым и низкорослым. С первого взгляда могло показаться, что оба едва на ногах держались, но взгляд повнимательней выявлял, что худой и высокий господин почти тащил на себе низкорослого, как если б вытаскивал с поля битвы тяжело раненого бойца.
Американские рестораны в подобном нетрезвом виде покидают не так уж часто, а если кому кажется, что часто, то он, очевидно, насмотрелся кинофильмов, в которых всё должно быть преувеличено, иначе, кто будет их смотреть. В России же, вспомним, наоборот: в России в такой поздний час субботы мало кто выходит из ресторана походкой непьющего человека. Опыт жизни в оставленной родине заставит нас резко остановиться, чтобы поднять глаза на вывеску над высокими тяжёлыми дверями. «Russian Fairy Tale», прочитаем мы готические буквы, похожие на русскую кириллицу. Ага, ресторан «Русская Сказка».