Мирела только диву давалась, глядя на то, как открывал перед ней лес свои тайны.
Казалось бы – обычный камень, а подошел Эмерик, тронул навершие – и открылся ход; корни, будто своды во дворце, сплелись над их головами, а в подземелье светло, словно днем, комнаты богатые, убранные, ковры, из трав сплетенные, на стенах; зверушки мелкие будто лакеи, так с снуют под ногами, услужить норовят.
И ходов таких в подземное жилище у Эмерика – сотни. Только людям они неведомы, незаметны.
Ну а как услышит Мирела, что ее зовут, тут же домой, и выходит из-за соседнего дерева, словно и не уходила никуда. И всегда с добычей – цветами, травами, хворостом да ягодами.
День за днем, кончилось лето, наступили первые дни осени. Не стало в лесу трав, и незачем было отныне ходить каждый вечер; а Мирела уже и представить не может себе жизни без дивного, совершенно иного мира, что открыл ей Эмерик.
Стала она к нему ночами ходить – все спать, а она выжидает время – да и в лес, по знакомой дорожке.
Смелая была девушка, ничего и никого не боялась – ни молвы людской, ни темного леса; да не одна она не спала ночами, заметили люди, что Мирела одна ночью по лесам бегает, только под утро домой возвращается.
Встретилась однажды ее отцу старуха, главная деревенская сплетница, сказала, как отрезала:
-Смотри, как бы не вышло худа. Да и твоя ли это дочь? Твоя Мирела первой заводилой была, от рассвета до заката песни пела, а как из лесу тогда с ночевки вернулась – ни слова ласкового не скажет, ни песни не споет. Подменили тебе в лесу дочку, ох подменили…
Да и отец сам чувствует – не то с его дочерью творится. Пробовал говорить – отмалчивается.
А она и рада бы сказать, да Эмерик не велел:
-Не поймут тебя люди, затравят, из деревни выгонят. За дружбу с лесными духами еще никого по головке не гладили. Лучше уж молчи пока, а там видно будет.
Так она и молчала.
Раз пришла Мирела домой – а у дома запряженная тройка стоит, только пар из носу валит. Вошла она в дом, да и встала, как вкопанная, услышав речи отца:
-Значит, договорились, свадьба будет через месяц… А вот и невеста пожаловала! – улыбающийся отец подошел к Миреле и повел ее за руку вглубь комнаты, где стоял, смущенно улыбаясь, молодой юноша и дородный мужчина в богатой шубе.
Увидь Мирела этих двоих тут прошлой зимой, радости ее не было бы предела, более того, раньше она мечтала о дне, когда этот юноша назовет ее своею женой.
А сейчас она даже не смогла сразу вспомнить, как его зовут – в голове билось только одно имя: "Эмерик".
Как во сне, дождалась она отъезда незваных гостей и упала в ноги отцу: не выдавай, не отдавай!
Послушал ее отец, да и сказал:
-Хватит. Все уже заприметили, что ты по любой возможности в лес убегаешь, довольно с меня позору. Выйдешь замуж, пусть муж за тебя отвечает, он – не родной папка, по лесам не побегаешь, голова другим будет занята. А до свадьбы посидишь под замком, чтобы не позорила более моего доброго имени.
С этими словами он буквально оттащил девушку в комнату и запер дверь.
-Так-то оно лучше будет, – сказал отец сам себе под нос и спрятал в карман ключ.
Переживал, конечно, но уверен был, что спасает свою любимую дочь от чего-то страшного.
Мирела сначала пробовала плакать, но скоро поняла, что проку от ее слез нет никакого – отец, хоть и ходил смурной, выпускать ее не собирался.
И стала она думать, что делать дальше?
В окно не выйти – комната ее была на втором этаже, только кости себе ломать. Мимо отца, когда он ей еду понесет, тоже не прорваться – куда ей с отцом силой тягаться?
По всему выходило, что надобно ждать дня свадьбы, не будет же отец ее к жениху веревкой привязывать, улучит минуту – да и убежит.
И ни на минуту не проскользнуло у Мирелы в голове сомнение – куда бежать.
Конечно же, к Эмерику. К золотоглазому Эмерику, позвавшему ее в жены в тот памятный вечер, когда показывал ей подземный дворец.
Равно как и не задумалась она и о том, от кого убегает.
От отца?
От друзей, жениха?
От самих людей?
Не мило ей стало житье в человеческом доме, не по нраву постель с пуховой периной, тянуло ее в лес, от людей подальше.
И вот настал день свадьбы. С утра пораньше зазвенели под окнами колокольчики – приехал жених.
Мирела едва дождалась, покуда отец придет за ней, дабы передать будущему мужу. Руки ее слегка дрожали, когда она надевала свадебный убор, но это была не дрожь страха, а предвкушение того, что сегодня заключение ее закончится и она наконец-то навсегда уйдет в лес.
Как во сне, спустилась она под руку с отцом на крыльцо дома, как во сне вложила свою руку в руку своего будущего мужа. А как пошли на коней садиться, так оттолкнула стоящего рядом жениха, да припустила со всех ног в лес.
Свет-траву, что дорогу укажет, она еще заранее в рукав спрятала. Да жених, когда за ней бросился, почти догнал, выдернул из ладони заветный стебель.
Бегом, бегом по подхваченной первым морозом траве, по выпавшей водяной дымке, по согнутым стеблям остролиста.
Вырвали из рук свет-траву – не беда, дойду без нее, без помощи.
Бежит она, только ветер в ушах свистит.
Бросились было в погоню, но куда там! Ветви пройти не дают, земля норовит уронить, ворон на дереве раскаркался так, что впору к дому поворачивать.
А она все бежит – скорее, быстрее, прочь отсюда, прочь из дома, прочь от тех, кого еще недавно любила.
Да и то сказать – не осталось в девушке человеческого. Высушил лесной ветер любовь к отцу, выпили стебли деревьев привязанность к теплому, безопасному дому.
Скорее! За ветром, по земле-матери. Бежать и чувствовать, как обрываются нити, привязавшие ее к миру людей!
Шумит под ногами палая листва, легкой поступью по ней, в лес, в чащу, к нему.
Давно ведь уже решила, да только сил не хватало встать и уйти из отчего дома; а как встал выбор – человеком остаться, Эмерика потерять или же навсегда в лес уйти, так и силы взялись, и прыть не подвела.
Да и то сказать – кто у свет-травы до утра с лесным царем сиживал, навряд ли прежним останется, а уж ежели еще и приглянулся царь лесной так, что без света глаз его мир немилым стал, вовсе дело гиблое. Лучше уж отпустить такого в чащу подобру-поздорову, все равно ведь не жить ему дальше среди людей…
Ходили по лесу люди, ходили, да толку мало – что могут люди сделать, если сам лесной царь ей тропу под ноги стелет, а им коряги да кочки под ноги бросает? Так и ушли ни с чем.
Выбежала Мирела на ту самую полянку, где они ночь коротали, а тут с Эмерик выполз, увел ее в подземный дворец, подарил чешуйку со своего змеиного тела.
Вставила девушка ее в пояс, и обернулись ее ноги змеиным хвостом, таким же, как у Эмерика.
***
– С тех пор больше ее люди и не видели, только стали находить на окраине леса куски старой змеиной кожи, страшной, толстой, ни одной такой большой змеи в наших краях отродясь не водилось. Видать, приползала на отца издалека поглядеть. А потом и это прекратилось – совсем позабыла, поди, что когда-то человеком была. Эмерик ей другую жизнь подарил, другой мир, а уж лучше ли, хуже ли он нашего оказался – никто не знает. Но раз не вернулась, значит, счастлива была, лесной царь ведь ее не держал, сама к нему пришла, по доброй воле, сама с ним жизнь прожить захотела, женой его стать согласилась, – заканчивает дед свой рассказ и обводит взглядом нас, притихших, жмущихся друг к другу, – вот такие дела. Закончив рассказ, дед встает и не спеша ковыляет в сторону дома; мы подбрасываем еще хворосту в огонь и кажется нам, что из темноты смотрят на нас четыре больших змеиных глаза с вертикальным зрачком.