Иная природа дана Единым душе человека, сродни она солнечному пламени, а не звёздному сиянию, и потому за короткий человеческий век посещают людей иные сны и иная радость, чем их Старших Братьев.
Интерес к жизни проснулся в душе Вирэт как интерес к событиям в Арде и желание найти свой собственный путь в этом мире. Исцеленная душа-птица скользнула в небо с ладоней Беарнаса. Он знал, что так будет, и ни горечи, ни обиды не отразило его лицо, только отрешённее, замкнутее стали бездонные колодцы эльфийских очей и грустнее – улыбка, в которой читалось лишь Вирэт: «Долгий путь, дитя моё, счастливый путь!..». Беарнас снова тихо и незаметно отошёл в тень и уже не удивлялся, когда, забывшись в оживлении разговора, Вирэт говорила ему не «брат», а «друг». Он знал, что она по-прежнему любит его больше других эльфов, но вспорхнувшая птица не вернётся в ладони, если здорова и познает небо
*
Миновали годы, и пришедшее время зрелых размышлений по-иному высветило многое из того, над чем наивная и порывистая юность так и не собралась в свою пору задуматься. Кем или чем была Вирэт, - девочка из Смертного рода, - для эльфа Беарнаса? В те годы душа его уже не была молодой, - ведь только тело Бессмертных выглядит вечно юным и прекрасным; скорбный и тяжкий опыт бесконечных сотен и сотен лет в конечном итоге там, в бесконечности, равняет всех эльфов, - как счастливо одаренных Судьбой, так и несчастных страдальцев, устремляя все помыслы их к валинорской отраде. Но именно нолдор Беарнас, - страдалец из страдальцев, - откладывал уход свой в Аман до тех пор, пока не оказался последним во всём Средиземье эльфом, ступившим на борт уходящего в Валинор последнего эльфийского корабля!
Кем же была она для него, смертная дева Вирэт, к которой эта странная эльфийская душа, столь боящаяся всегда глубокой привязанности к кому-либо, в конце концов всё же привязалась самым роковым образом, - горчайше и безнадёжно?! Была ли она для него возлюбленной? сестрою? дочерью?.. Или вся непролитая сердечная нежность того, кто лишён был счастливого удела брата, мужа, отца, была до капли отдана тогда, когда потребовалась она, как спасительный бальзам?
Вирэт знала, - впрочем, это не было тайной ни для кого, - что Беарнас любит её. И вполне искренне считала, что отвечает ему тем же. Но лишь сама став женою и матерью, она поняла, что красота и глубина Любви постигаются не в приливах радостных эмоций, а в скорбном и многолетнем самопожертвовании и сострадании близкому существу, в сокровенных тайниках терпеливого и болящего сердца. Сердце Беарнаса и было кузней того высочайшего, светлого и прекрасного духа, выкованного многолетним непрерывным жертвенным страданием. Ненавязчиво и неприметно внешне, все годы прикованы были душа и глаза его к её Пути, как родительские глаза неотрывно и неуспокоенно глядят вслед взрослеющим детям, пока Смерть не сомкнёт их вечным сном.
Для неё же Беарнас был – Другом и Братом, - да ещё в романтическом ореоле невинного страдальца. К тому же внешность его была очень красива, - той совершенной и одухотворённой эльфийской красотой, что рождала всегда в душе Вирэт сладчайшую и высокую, до недосягаемости, до сердечного обрыва, боль восторга и нежности. Как заворожённая, часами могла любоваться она грациозным изломом его кисти, красотою длинных пальцев, пластичным царственным поворотом головы, струями густых тёмных волос, рассыпавшихся по спине и плечам, дивно-прекрасными серыми печальными глазами под сенью густых чёрных ресниц… - душа её тогда с тоскою думала о днях, когда несказанная эльфийская красота уйдет навечно с лица Средиземья и останется о ней лишь неверный отзвук в балладах и песнях менестрелей. Она искренне считала Беарнаса самым красивым эльфом на свете, и чистая душа её была полна светлой гордости за него и целомудренного восхищения. Это чувство пронесла Вирэт в своей душе через всю жизнь. Святостью дышала её Любовь к нему, и высшим её проявлением было искреннее желание пожертвовать своею жизнью, лишь бы это умилостивило его горькую судьбу и наконец даровало Брату долгожданное счастье. Беарнас чувствовал это, потому и поделился с нею своей единственной сказкой, сочинённой им про себя.
… Они стояли в тот день у окна уцелевшей Западной башни Серебристой Гавани, он молча смотрел, как хлещут наотмашь водяные валы в обомшелые черные камни, как срывают крылом пену белогрудые чайки; а она, задыхаясь от вновь нарастающей в душе вещей тревоги, умоляла его прислушаться к словам Амрода и Мэлнора и ради неё, ради всего для него святого не откладывать отплытие в Валинор. Говорили они об этом не в первый раз; и вновь молчание его было горестным и непонятным ей.
Человеческие междоусобицы сотрясали Арду, и каждый день задержки мог обернуться гибелью для эльфов: что за дело им, прошедшим Великую Войну со Всеобщим Врагом, до людских распрей? Если о её благополучии тревожится душа его, то вся надежда и мечта её сейчас – чтобы он остался жить, пусть в Заморье, за тридевять земель; но только знать, что он жив и счастлив! Благословенная Земля принесёт ему радость и светлый душевный покой, она убеждена, что найдётся там и лучшее в мире сердце, способное оценить его по достоинству и одарить настоящей, долгожданной любовью, - кто, как не он, достоин этого! Почему он закрывает душу свою от тех, кто желает ему только добра: ведь Амрод и Мэлнор не уйдут без него! Что же хочет он ещё?! Что ждет от Арды, покинутой эльфами?!
И он ответил…
… Это не было его сокровенной Мечтой, потому что она была неосуществима. Это была именно Сказка, последняя его Сказка на этой земле. Он назвал её – Дорога Вдвоём. То был Путь – вечное и бесконечное странствование по дорогам Средиземья. Двое – Дети этого Пути – рука в руке. Лишь лёгкие котомки за плечами, в них – лютня и флейта, хлеб и кружка для воды. Неспешен путь, безоблачно небо, дубравы Остранны пахнут горячей травой и земляникой; ночные костры-самоцветы эльфийских поселений привечают их до рассвета; небоязненно выходят к ним лани, слетаются на плечи голуби; чистейшие родники Лориэна смывают усталость и поят живою водой своей любви… Поднимутся и канут в века царства и города; совершат свои подвиги и уйдут в баллады и эпосы очередные герои и воители; пройдут века и тысячелетия – но их Путь не закончится; исчезнут Арда, Солнце и Луна – уйдут звёздною тропою Двое, рука в руке, глаза в глаза… пройдут по нездешней траве за Нездешней Чертой, - всё дальше и дальше…
… Вирэт выслушала, не отводя глаз. Её руки лежали в ладонях эльфа, - они часто беседовали, соединив так руки в знак нежности и доверия. Что она могла сказать ему, чего бы он не знал? Что могли добавить слова к языку сердец?..
Единый сотворил их эльфом и человеком. Печальная мудрая созерцательность, отрешённое странствование, к чему тяготеют Дети Дивного Народа, - удел лишь Вечных. Короткая вспышка жизни Смертных требует максимальной деятельной наполненности, чтобы остались на земле после Ухода – дом, дети, сад, дело… - След этой яркой, хоть и короткой жизни. Их Пути и Сказки – изначально разные, и мучительным было бы насильственное соединение их в одно. Лишь изредка, ради будущих поколений и если то угодно Небу, сплетаются воедино судьбы Смертных и Бессмертных, как было то с Береном и Лучиэнью, Туором и Идрилью. Но даже если бы Беарнас стал Славуром в сердце Вирэт, - она не была уже наивной девочкой, способной снова бездумно влюбиться в эльфа. Ей нужен был её Дом, её дети и тот земной человек, что стал её мужем. Ей нужна была её земля, населённая Людьми, и её друзья, которые были плоть от плоти, кровь от крови её земли. Она хотела бы, умерев, уйти туда, где будет Беарнас. Но жить она хотела - как Человек.
Что могла сказать она в ответ на признание в эльфийской Любви? Ведь он и не ждал ответа, потому что всегда знал его… Вирэт молча опустилась на колени, целуя его руки. С коротким, как стон, вздохом прижался лицом к её волосам эльф.
И она поняла. Он – прощался. Он уходил. Его Путь был – в Валинор…
Сказка окончилась.
Оставалось – жить.