«Лука Феодосьевич был порядочным человеком, – мысленно подтверждает Софья Сергеевна. – А вот вы с поисками своего дьявола перебрали. Весь день думаете черт знает о чем».
«Софа, не произноси этих слов».
«Ладно, молчу».
Мы выходим с кладбища и усаживаемся в «ЗИМ». Одинокий мотоциклист, как гусь, отбившийся от стаи, с ревом догоняет своих. Не гусь, пожалуй, а козел. Павлик плюет ему вслед через форточку и заводит «ЗИМ».
Не заводится.
Хорошо поговорили, хотя ничего не сказали. Зато теперь я точно знаю, что должен делать, чтобы провести ЕГО… Но об этом пока молчок! Об этом даже думать нельзя.
Завелись и поехали.
О чем же мне можно думать по дороге в гостиницу? Моргал, конечно, не дьявол и мне не соперник. Война закончилась его поражением, не успев развернуться. Так, не война, а достоевщина – приграничная стычка с каким-то Ведмедевым. И сокращать никого не надо. Без потерь, значит. Тогда, может быть, в самом деле, если уж мне все дозволено, назначить Михаила Федотовича вместо Моргала директором «Перспективы»? А Олю Белкина своим заместителем вместо Михаила Федотовича? Или кого?
Что-то я не к добру расхозяйничался.
«А что? – телепатирует Софья Сергеевна, трясясь на заднем сиденье «ЗИМа». – Захватывайте издательство, берите власть в свои руки».
«Там работы на триста лет».
«Как раз для вас. А Миша был бы хорошим директором. Он бы эту «Перспективу» наладил в три дня».
«Интересно: как?» – удивляется Михаил Федотович.
«Молча. В первый день ты походил бы по коридорам и позаглядывал в кабинеты. Во второй день ты бы их всех поувольнял. Ни слова не произнося. А в третий день написал бы заявление по собственному желанию».
Надо сказать, что Софья Сергеевна принадлежит у нас к той злорадной породе прокуренных редакционных дам, которые генетически напрямую происходят от нигилисток позапрошлого века. У нее так развито чувство справедливости, что в те времена она, не сомневаюсь, швырнула бы бомбу в царя. Ее замашки даже меня иногда ввергают в состояние невесомости. И смех и грех… Недавно она вогнала в столбняк самого Моргала, когда тот, согнав всех сотрудников «Науки и мысли» (кроме меня, разумеется) в издательскую типографию, заставил их исправлять политическую ошибку какого-то пьяного типографского стрелочника: выдирать из журнала портрет Президента, поворачивать его на сто восемьдесят градусов и вклеивать обратно – и так пятьсот тысяч страниц, весь январский тираж. В обеденный перерыв эти политкаторжане понуро брели в издательский буфет жевать холодные пирожки с мокрым рисом и запивать их кофейной бурдой из граненых стаканов, размешивая сахар привязанной на шнурке чайной ложечкой, – но однажды, когда сам Моргал, подмигнув смазливой буфетчице, бесцеремонно полез без очереди за бутылкой минеральной воды, Софья Сергеевна не выдержала, тронула его за плечо и доверительно предупредила:
«Не пейте эту воду, товарищ директор. Я, например, брезгую».
«Почему?» – испугался этот чистоплюй, запиравшийся с этой самой буфетчицей в потайном кабинете первоиздателя Лыкина и, запустив левую руку ей под юбку, правой набирал номер телефона нашей редакции и, охраняя нравственность «Перспективы», требовал у Михаила Федотовича исправлений в «чересчур вольной» статье по генетике.
«А потому, что в ней рыбы ……, как вы в своем кабинете», – меланхолично, но так, чтобы все услышали, ответила Софья Сергеевна, употребив то самое слово, от которого синие чулки перекрашиваются в лиловые.
И смех и грех. Представляю, как обалдел Моргал, как онемела очередь, и как буфетчица, глупо хихикнув, налила Софье Сергеевне настоящий двойной кофе в настоящую чашку с ручкой и с персональной ложечкой.
Такая вот у нас Софа.
Подъезжаем к гостинице. Там опять происходит какая-то суета. Я сегодня везде поспеваю и кручусь по Кузьминкам туда-сюда, как это самое в проруби.
– Ну, не прощаемся, – говорю я Владиславу Николаевичу, и он понимает, что это «не прощаемся» сейчас лучший способ прощанья.
Софья Сергеевна целует Владика, Михаил Федотович жмет ему руку.
– Татьяне передавайте привет, – говорит Владик.
– Передам. Прилетишь в Москву – позвони. Я все равно спать не буду.
– Позвоню уж лучше из госпиталя.
Зря он произносит это слово, зря.
– Держи… Будешь там чай пить.
Я сую Владику на счастье серебряный подстаканник и выбираюсь из «ЗИМа».
Все-таки получилось прощанье.
«Вы бы лучше вместо подстаканника подарили мне наган», – телепатирует Владислав Николаевич.